– Мрр… Без паники, сударри мои! – произнес хатуль мадан. – Сказано было: жди косматых. И еще сказано: сядешь, кррепче дерржись за шеррсть. Где моя коррзина? Надеюсь, государрь, ты меня ммне потерряешь?
Медведи остановились у костра. Пламя отражалось в их мерцающих зрачках.
– Вот и транспорт. Ночь уже, но я думаю, подобная мелочь их не смущает, – молвил Клим. – Собираем имущество, и в дорогу! Только костер нужно залить.
– Я сбегаю за водой, – с готовностью предложил скоморох.
– Не стоит. Есть, мой друг, хороший дедовский способ. Не хватит у нас – медведи помогут.
Они охотно помогли.
Как мчались эти звери! Быстрее любых рысаков, быстрее, чем единороги эльфов, быстрее, чем ветер и молния! Вцепившись в шерсть, подскакивая при каждом гигантском прыжке, Клим не мог различить ни деревьев, ни пней, ни поваленных стволов – все тонуло во мраке и сливалось с ним при стремительном движении.
Корзина, привязанная к поясу, толкала его в ребра, и временами он различал страдальческий вопль кота; фляга и рукоять топорика били по бедрам, а на голову и плечи сыпались иглы, шишки и кора. Дороги тут не было, но в ней медведи не нуждались, перепрыгивали через ручьи и груды валежника, проламывались сквозь кусты и каким-то чудом избегали столкновений со стволами. Не обычные это звери, думал Клим, медведь, даже кадьякский, не так огромен, и уж тем более не может нестись час за часом с такой скоростью. Конечно, не семимильные сапоги и не экспресс Москва – Питер, но грех жаловаться. Прут, как танки, а танки грязи не боятся…
Он задремал, а когда очнулся, едва смог пошевелись сведенными судорогой пальцами.
Светало. Деревья, уже заметные в сером рассветном мареве, стремительно убегали назад, но ему казалось, что ели и сосны сменяются высокими березами, кленами и дубами. Сзади раздавался мягкий топот, и, оглянувшись, Клим увидел шута, распластанного на медвежьей спине. Третий зверь, бежавший без седока, мчался в арьергарде – возможно, охранял их компанию или служил сменным скакуном. Но и тот, что нес Клима, признаков утомления не выказывал, и могучие мышцы под мягкой шкурой работали словно поршни. Прыжок, прыжок, еще прыжок… Под этот мерный ритм Клим снова погрузился в сон, но неглубокий – чувствовал, как солнце греет плечи и как от медвежьей шкуры поднимается пар.
Остановку они сделали за час-полтора до полудня. Место было чудесным; светлая березовая роща, а перед нею – травянистый берег речной заводи, над которым гудели пчелы. Сияло утреннее солнце, на воде покачивались кувшинки, и на другом берегу широкой реки виднелась живописная возвышенность с тремя устремленными к небу пиками. Впрочем, к этим красотам природы Клим остался равнодушен. Он сполз с медвежьей спины, снял крышку с корзины и принялся подпрыгивать и приседать – ноги совсем занемели. Эти упражнения он делал под стоны шута и кота. Црым лежал ничком в траве, проклиная себя, лесного владыку и все медвежье племя, а хатуль мадан то вытягивал лапы с жалобным воплем, то заводил грустные песни. Джинн Бахлул пытался утешить кота мудрыми сентенциями о скоротечности земных бед и радостей.
Один медведь остался на страже, двое отправились выше по течению, где вода клокотала на перекатах. Залезли в реку, застыли, как пара огромных бурых глыб, потом разом ударили лапами и выбросили на берег крупных лососей. Рыбины трепыхались в траве, сверкая чешуей.
После утомительного странствия река манила Клима. Решив, что нужно освежиться, он расстегнул пояс, сбросил сапоги, снял куртку, штаны и рубаху. Вода была теплой и ласкала кожу, точно девичья ладонь. Раздвигая кувшинки, зашел поглубже, лег на спину и закрыл глаза. Над берегом неслись тоскливые кошачьи рулады:
Сижу за ррешеткой в темнице сыррой,
Вскоррмленный в неволе оррел молодой!
Что-то совсем баюн скис, мелькнула мысль. Надо бы в корзинку травы постелить, а то все бока отобьет…
Приподняв веки, он увидел медведя, тащившего пару лососей. Бросив их около Црыма, зверь ткнул его носом, развернулся и вновь отправился рыбачить. Вот и завтрак, подумал Клим.
Внезапно тонкие пальчики коснулись его спины, игриво пробежали по ребрам и успокоились на животе. Клим вздрогнул и повернул голову. Прелестная дева явилась ему: голубые глаза, пухлые алые губы, бледное личико в обрамлении прядей цвета травы.
Девица была обнаженной – сквозь воду просвечивали аппетитные грудки с розовыми сосками и стройный стан, переходивший в хвост. Две ладошки легли ему на плечи, и, оглянувшись, он увидел еще одну красавицу, зеленоглазую, нагую и тоже с хвостом. Пощекотав его шею, она прошептала:
– Мужчина! Настоящий! Я тебя хочу!
– Я тоже! – сообщила голубоглазая.
Клим похлопал ее пониже спины, там, где нежная кожа сменялась чешуей.
– И как вы это себе представляете? Я не дельфин, а у вас нет ножек.
– В воде нет, – уточнила та, что с зелеными колдовскими глазами. – А как вылезем на травку, ножки и появятся.
– Об этом не беспокойся, красавчик, – добавила голубоглазая. – Ножки будут первый сорт!
– Я здесь не для того, чтобы заводить шашни с русалками, – строго произнес Клим, высвобождаясь из их влажных объятий. – Но если не терпится, там, на травке, сидит гном. Тоже, между прочим, мужчина.
– Гном! Фи! – Зеленоглазая небрежно повела плечиком. – Недомерок! Такого нам не надо.
– Не надо, – подтвердила ее подруга.
– Ну была бы честь предложена, разборчивые мои, – сказал Клим и погреб к берегу.
Там уже пылал костер, Црым ловко разделывал лосося, а Бахлул ибн Хурдак кружил над ним, давая полезные советы.
Кот с довольным урчанием впился в другую рыбину, оторвал изрядный кусок, быстро проглотил и принялся терзать добычу, напевая приятным тенорком:
Отворрите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черрноглазую девицу,
Черрногрривого коня!
Настроение хатуль мадана явно пошло вверх. Образованный! – думал Клим, натягивая штаны и слушая кошачьи рулады. И с Пушкиным знаком, и с Лермонтовым… Впрочем, что удивляться. Кто его самого сочинил, вместе с дубом и русалками? Солнце нашей поэзии!
Спустя недолгое время путники сидели на берегу, насыщались жареной рыбой и поглядывали на медведей – те тоже завтракали с большим аппетитом. Русалки вылезли из воды и, забравшись на ветви плакучей ивы, болтали в воздухе ножками и строили глазки Климу. Из березовой рощи высунула нос костлявая сгорбленная тварь, не иначе как кикимора, но сторожевой медведь рявкнул на нее, и тварь исчезла. По воде тут и там шли круги, и временами появлялась в них зеленая пучеглазая рожа речного хозяина. Путников он игнорировал, но, похоже, был недоволен русалками – грозил им перепончатой лапой и что-то булькал.
В путь отправились после полудня. Клим набил травой корзину, бросил сверху пустой мешок, и кот с довольным урчанием залез внутрь. Медведи зашагали к перекатам, где пенилась и бурлила вода. Осторожно ступая с камня на камень, они пересекли реку, обогнули трехглавый холм, вошли в лес с дубами и кленами и припустили было бегом, но вдруг зверь, охранявший путников, зарычал и остановился. Гибкое стремительное тело мелькнуло за деревьями, послышался хриплый клекот, и на прогалину, точно желтая молния, выпрыгнул шердан. Он не промедлил и доли секунды – раскрыл клюв и бросился на медведя.
