– Моя благодарность, преславный цезарь… Ты сохранил наши жизни, и мы не потратили ни капли воды, которой у нас не так уж много. – Встав, Синдбад оглядел свою команду и тихо произнес: – Что вылупили зенки, братья мои? Кто тут от страха ветры пускает? Разве не говорил я вам, что преславный цезарь – великий маг и чародей? Разве не говорил о его подвигах в Тангутской пустоши? Почет для нас, что выбран им этот корабль для странствий по морям. Почет, но не только! – Капитан хитро прищурился. – Все помнят, что бились мы не раз с разбойниками, теряя людей и добро, или пытались убежать от них, развернув паруса. Теперь же я молюсь, чтобы они нашли нас и догнали. И как вы думаете, что тогда случится?
– Аве, цезарь! – дружно рявкнул экипаж. – Аве, наш господин и защитник!
Кажется, уже видели мореходы, как горят пиратские суда, как тонут разбойники и молят о пощаде, оставляя им богатую добычу. Без боя и пролития крови, устрашенные лишь огненным дыханием чародея-цезаря. Знал, знал капитан Синдбад, где надавить, какую струнку дернуть, как из недоверия и страха выковать клинок отваги. Не забыв, само собой, про кошелек.
– Аве, цезарь! – гремело над палубой корабля.
Дозорный попугай прислушался, вздернул голову с зеленым хохолком и тоже завопил:
– Аве, цезаррь! Пиастрры, пиастрры! Грруды пиастрров! – И добавил что-то непечатное в адрес сирен.
При подходе к Большим Черепашьим островам, когда горные пики уже показались над морской пучиной, прилетели два ворона и стали кружить высоко в небе. Клим, Синдбад и вся команда очень тому удивились; ворон ведь не морская птица, на рыбу не охотится и над морем не летает. Но эти не только летали, но и спустились к кораблю, промчавшись несколько раз у самых мачт так низко, что сидевший на рее попугай щелкнул клювом и обругал их «черрными парразитами». Кажется, вороны что-то высматривали, внимательно озирая людей на палубе острыми черными точками глаз. Потом одна птица направилась на север, к далекой земле, а другая, поднявшись выше, продолжала описывать круги над кораблем.
Кот задрал голову, посмотрел на мелькающую в воздухе черную тень и пропел густым баритоном:
Черрный воррон, черрный воррон,
Что ж ты вьешься надо мной!
Ты добычи ммне дождешься,
Черрный воррон, я ммне твой!
На горизонте уже вставали зеленые берега, моряки полезли к парусам на мачты, и Клим больше не обращал внимания на надоедливую птицу. По словам капитана, в архипелаг входили два крупных острова, Бурая и Серая Черепахи, прозванные так за оттенок гор, находившихся в центральной части. Острова были хотя и гористыми, но плодородными; некогда их покрывали джунгли, но за последние лет пятьдесят их наполовину выжгли и свели, а земли в прибрежной зоне распахали. В благодатном климате с изобилием влаги здесь произрастал целый райский сад тропических плодов и даже некоторые пряности. В прошлом острова служили лишь пунктом обмена товарами между Веницеей и странами Востока, но теперь кроме купеческих факторий появились веницейские переселенцы с фермами и плантациями.
На Серой Черепахе, у самой удобной бухты, был возведен крепкий форт с многочисленным гарнизоном, рядом вырос городок с обширными складами, мастерскими и жилищами купцов, а по обе стороны от него раскинулись поля и фруктовые рощи. В бухте кроме торговых судов всегда дежурили три-четыре боевые галеры, не столько ради борьбы с пиратами, сколько для охраны морских путей на запад. Веницейцы не пускали мореходов с Востока дальше Черепашьих островов, соблюдая свою монополию на экзотические товары.
Корабль вошел в пролив между Бурой и Серой Черепахами. Форт и город располагались в самом его конце, а пока Клим видел лишь зелень плантаций на обоих берегах и сгорбленные фигурки, бродившие тут и там среди высоких стволов какой-то растительности. Ему показалось, что эти люди рубят стволы длинными ножами, собирают их в кучи и тащат к навесам и сараям, над которыми курится дымок. Что-то знакомое было в этой картине, виденное не здесь, а на Земле – но не в яви, а, скорее всего, по телевизору. Порывшись в памяти, он вдруг сообразил: сахарный тростник! И, вероятно, винокуренное производство.
Они с Синдбадом находились на мостике, у штурвала стоял Пропащая Душа, еще два морехода, Чума и Колченогий, торчали на носу, следили за фарватером – пролив был извилист, довольно узок и изобиловал рифами. Временами корабль приближался к берегу на половину полета стрелы, и Клим мог яснее видеть работников с похожими на мачете клинками. Они двигались медленно, вперевалку, их тела и головы покрывала ткань, что-то вроде грязной мешковины. Кивнув в сторону берега, Клим спросил:
– Скажи, капитан, что там за растения? Эти высокие тонкие стволы я где-то видел.
– Если только в Иундее, ибо в странах севера этот тростник не растет, – промолвил Синдбад. – Из тростника добывают сладкий сок, а из него веницейцы делают огненное пойло, от которого горит в глотке и глаза вылезают на лоб. Но сок можно сгустить, и тогда получается нечто рассыпчатое, желтоватое и очень сладкое.
– Ром и тростниковый сахар… – пробормотал Клим на русском и тут же перешел на шибер. – Что за люди рубят тростник? Веницейские рабы?
Синдбад усмехнулся:
– Рабы, но не люди, преславный цезарь. Гоблины!
Словно пелена спала с глаз Клима. Эта неуклюжая походка, сгорбленные фигуры, огромные головы… эта мешковина, а на самом деле – грязная шерсть… Гоблины! Людоеды! Сотни гоблинов с острыми клинками бродили по обоим берегам, покорные, как стадо овец. В этом было что-то противоестественное. Он встречался с гоблинами в бою, он знал их злобный, кровожадный нрав, их неукротимое упорство, их огромную силу… Гоблины! Невероятно!
– Не могу поверить, – произнес он в ошеломлении. – Гоблины в рабстве у людей! Бродят свободно, да еще и с оружием!
Капитан глядел на него, щурился, скалил в ухмылке зубы.
– Веницейцы, мой господин, знают тысячу всяких хитростей и торгуют с множеством народов и племен, даже с людоедами. Гоблинов покупают у их вождей совсем молодыми и учат палкой, плетью и раскаленным железом. Но не это главное. Слышал я, что там, за тростниковыми зарослями, есть поля травки с голубыми корешками. Из них делают отвар, и кто его выпьет, становится таким счастливым, что, кроме нового глотка, ни о чем не думает. Как эти твари. – Синдбад махнул рукой в сторону берега. – Они покорны, ибо утром испили отвар, а вечером им дадут еще. Он действует и на людей, и на гоблинов. Сила в нем страшная!
– Вот как! – Клим нахмурился и помрачнел. – Благодарю, капитан, ты рассказал мне много интересного. Я запомню. Запомню и доберусь до этого гадючника.
В конце пролива открылась на Серой Черепахе бухта между двумя мысами, изогнутыми точно когти. На ее берегу стояла крепость: бревенчатые башни и стены на каменном основании, распахнутые врата с тяжелыми прочными створками, у ворот и на стенах – воины в черненых кольчугах и круглых шлемах.
В гавани десятка три кораблей, одни на рейде, другие у причалов. Корабли большей частью веницейские, торговые, крутобокие, о двух или трех мачтах. Отдельно покачиваются у пристани четыре длинные галеры, каждая с полусотней весел по борту и парусным вооружением. За причалами – торговая площадь, обставленная складами и неказистыми домами купеческих факторий. Среди них притулились два кабака и заведение, похожее на публичный дом. Кривая грязная улица, огибая крепостные стены, вела в город. Там виднелось скопище крыш, над которыми кое-где торчали зеленые веники пальм и шесты с флагами.
