Когда она отпустила швейцара, кольцо было зажато у него в кулаке.
— Мне очень жаль, — ответил он тоном, пресекающим любые возражения, — но дамы без сопровождения не допускаются в клуб ни при каких обстоятельствах.
И повернулся к ней спиной, чтобы она могла войти внутрь.
Досье барона помещалось в ледяном ящичке дворца памяти Зоесофьи. Оттуда она извлекла информацию, что он занимал двадцать четвертый номер. Но вместо этого Жемчужина направилась в свободную курительную на втором этаже, откуда могла наблюдать за улицей. Замерев у окна, она, в конце концов, увидела свою цель. По Тверской тащился высокий (и одновременно массивный) тип с горделивой осанкой бывшего генерала. Зоесофья сосчитала до двадцати, подбежала к номеру барона и забарабанила в дверь.
— Господин Мокрец! — громко закричала она, надеясь, что ее возгласы услышал весь этаж. — Открывайте! Хортенко передумал — вы не должны убивать барона до завтра!
Дверь распахнулась.
— Вы спятили? Прекратите… — прошипел Мокрец. Тут он ее узнал, и у него отвисла челюсть.
Зоесофья уперлась ему в грудь ладонью и втолкнула его обратно в комнату. Сама шагнула следом и закрыла за собой дверь.
Мокрец оправился почти мгновенно. В руке у него появился острейший и весьма неприятный на вид нож.
— Выкладывай, но поторапливайся.
— Мы с тобой работаем на одном поле, — мило затараторила Зоесофья, — и, следовательно, являемся коллегами. Умоляю тебя… просто пойми меня, что я не стала бы так поступать, не будь в этом необходимости. — Она выхватила нож наемного убийцы и занесла острие над своим нарядом, раскромсав платье от горловины до пупка. Затем нанесла себе длинный боковой порез по левой груди. (Заживет быстро, а останется шрам или нет, зависит только от ее желания.) Мокрец даже не успел толком отреагировать.
В дальнем конце коридора Зоесофья уже слышала твердую поступь барона. Поэтому как раз в тот момент, когда Мокрец бросился к ее шее, вытянув пальцы с явным намерением задушить, она шагнула в сторону, всунула нож обратно ему в руку и завизжала.
Барон снаружи бросился к своей комнате, дверная ручка загремела.
Зоесофья вцепилась в локти убийцы, крутанула Мокреца вокруг оси и перегнулась назад. Теперь она заняла мелодраматическую позу добродетельной женщины, тщетно пытающейся отбиться от грубого нападающего.
Дверь распахнулась. Барон Лукойл-Газпром увидел именно то, что требовалось Зоесофье: нож, ужас, негодяя, обнаженную женскую грудь. Может, выражение Мокрецовой физиономии, скорее озадаченное, нежели разъяренное, и не совсем подходило к выстроенной ею мизансцене, но барон не отличался особой наблюдательностью. С гневным ревом он с размаху обрушил на голову Мокрецу трость с золотым набалдашником.
Подобный удар вполне мог оглушить человека, но не более того. Поэтому Зоесофья ткнула Мокреца рукояткой ножа в подбородок, толкнув голову навстречу надвигающемуся набалдашнику. Тем самым превратив удар в смертельный.
Раздался треск, и Мокрец тяжело повалился на ковер.
— Я… я пришла предупредить вас, — произнесла Зоесофья, позволив глазам налиться слезами. Пока Мокрец падал, она завладела ножом. Потом взглянула на оружие, словно увидела его впервые в жизни, и выпустила его из внезапно ослабевших пальцев. Придала своему лицу испуганное выражение, которое называла «котенок в пургу потерялся». — Он собирался… у… убить вас, — пролепетала она.
Она схватила барона обеими руками и плотно прижалась к нему всем телом, так, чтобы мокрое пятно от ее теплой груди и капли кровь запечатлелись на белой парадной сорочке Лукойл-Газпрома.
«Попробуй теперь устоять!» — подумала она.
11
Комната была маленькая, а пол и стены из полированного черного камня впитывали свет. В центре — на низком постаменте — помещался прямоугольный гроб, в котором покоился какой-то человек. Он казался немертвым, но погруженным в легкую дрему. Голова и руки, сложенные как у куклы-марионетки, мягко сияли в дрожащем огне факелов и были словно вырезаны из воска. Однако Пепсиколова смогла различить каждый волосок в бородке мужчины.
— Значит, здесь лежит ваше великое оружие? — недоверчиво спросила она, чувствуя иррациональный позыв расхохотаться. — Тело царя Ленина? Думаете, русские станут сражаться и умирать за вас только потому, что у вас есть труп?
Немедленного ответа не последовало. В комнате царил холод, и Пепсиколова обнаружила, что дрожит. Это изрядно осложняло старательно сохраняемую ею вызывающе-беспечную позу. С нарочитой дерзостью она прикурила новую сигарету. Вспыхнула спичка, заставив лицо Ленина нахмуриться и подмигнуть.
— Никто не будет никого убивать ради вас, даже если у вас есть мертвый царь.
По обе стороны от нее раздалось неестественно низкое и долгое гудение. Разве машины мурлычут? Послышались резкие металлические щелчки открывающихся и закрывающихся челюстей — подготовка к речи. Наконец один владыка проскрипел:
— Люди не убивают за вещи, Анна Александровна. Они убивают за символы. И во всей России нет более могущественного символа, чем царь Ленин. Его не забыли. Он зовет русских обратно в эпоху их величия, когда они были ужасом для мира, и по ночам дети повсюду засыпали в слезах от страха перед их огромным ядерным арсеналом, способным уничтожить цивилизацию.
— То, чего боятся, уважают. А русские жаждут именно уважения.
— Скоро Ленин снова восстанет.
— И народ с радостью последует за ним. Когда он позовет граждан на войну, они сразу же откликнутся.
— Мы говорили тебе, что понимаем людей лучше, чем ты.
— Не сработает, — фыркнула Пепсиколова, стараясь сохранить спокойный и ровный тон. Она была уверена, что машины просчитались. Аня видела слишком много человеческой глупости, чтобы усомниться хоть на мгновение. — Лучше бросьте его прямо сейчас и не выставляйте себя ослами.
— У тебя имеются наши параметры, мастер, — произнес очередной из подземных владык. — Который из нас будет играть роль?
Пепсиколова испуганно обернулась.
Из массы Бледнолицых выступил мужчина и стянул с себя маску. Мастер был тощий и лысеющий галантерейщик из нерентабельного магазина. Он указал на одного владыку.
— Он.
Избранный отошел назад, в глубь комнаты. Остальные четверо двинулись наружу.
— Следуй за нами, — проскрежетал Пепсиколовой первый.
— Следуй за нами.
— Следуй за нами.
— Худшее еще впереди.
Пепсиколова поспешила за владыками. Едва ли у нее был выбор, ибо Бледнолицые сомкнули ряды у нее за спиной и настойчиво подталкивали ее.
Начался долгий, мрачный путь наверх, причем некоторые проходы уже наполовину обвалились. Каждый раз, когда идти становилось трудно, подземные властелины опускались на четвереньки и ловко ползли через завалы. Но Ане Пепсиколовой приходилось нелегко. Посреди зыбкого склона из цементного крошева она сообразила, что карабкается по разрушенной лестнице. Внезапно Ане показалось, что вся ее жизнь слилась в одну-единственную жуткую метафору. От отчаяния и безысходности у нее на глазах выступили слезы, но она все равно, спотыкаясь, карабкалась, продираясь вперед. Наконец владыки достигли относительно неглубоких уровней Нижнего Города. Она поняла это по тошнотворному запаху навоза с грибных ферм.
