Через несколько дней, гораздо раньше, чем мне хотелось, Фредди засобиралась обратно в Омаху. Ее новые лучшие подруги с нетерпением предвкушали очередную встречу. Ожидая у порога дома автобус в аэропорт, она попросила Комету:
– Будь к Вулфу добра. – И, помолчав, добавила. – Присматривай за ним.
4
Май 2000 года. Из Аризоны в Небраску
В следующий раз автобус высадил Фредди у моих дверей в первую неделю мая. За время ее короткого отсутствия в Седоне наступила весна. В саду на синих цветах розмарина жужжали пчелы, по улице плыл терпкий запах только что распустившегося шалфея. В кружевной тени куста толокнянки расхаживали птенцы перепелки ростом с грецкий орех, а мать подгоняла их двигаться быстрее. Четырехметровая агава пылала над головами желтыми, похожими на птичьи гнезда, ворсистыми цветами.
Фредди вышла из салона и на мгновение замерла, любуясь живописным видом. Глубоко вздохнула и взяла из багажника чемоданы. Я же стоял в тени, переживая, что не могу броситься навстречу жене и выхватить у нее из рук багаж. И пока балансировал на своих палках, Комета радостно нарезала круги за моей спиной.
– Вулфи! Комета! Привет! – крикнула Фредди и рассмеялась, глядя, как собака протиснулась мимо меня и бросилась поздороваться с ней.
Картина прямо с поздравительной открытки «Холмарк», а меня в это время точила единственная мысль: мне Комета никогда так не радуется. Да, я пребывал в угрюмом расположении духа. Точнее, тревожном. Фредди приехала, чтобы отвезти нас с Кометой в Омаху, где на лето я должен был воссоединиться в доме у озера с ней и тремя нашими дочерьми (и теперь уже с тремя собаками). Кили исполнился двадцать один год, и она большую часть времени жила в колледже. А Линдси перешла в старший класс и с июня по август находилась в Омахе, хватаясь за любую подработку. Но выходные обе дочери любили проводить в доме у озера. Согласно генеральному плану семья, как в прежние годы, должна была провести беззаботное лето. Однако я подозревал, что мое возвращение домой будет больше похоже на дурную встречу одноклассников, куда бывший спортивный кумир школы является лысым, как коленка, заурядным мужчиной среднего возраста. Я не знал, как девочки отреагируют на мою сгорбленную спину и скрюченную походку – изъян, ставший еще заметнее с тех пор, как они видели меня в последний раз. За восемь месяцев моего отсутствия Фредди старательно избегала разговоров о моем здоровье. А дочери о деталях не расспрашивали. В Седоне в этом смысле было безопаснее: там соседи познакомились со мной уже согбенным инвалидом с собакой. Дома меня ждали иные ощущения. Я далеко не идеален, и девочки с готовностью перечислят мои недостатки, особенно неумение одеваться со вкусом, но до падения на баскетбольной площадке и последующей болезни я старался вести себя так, чтобы они смотрели на меня снизу вверх и видели во мне хоть и с изъянами, но героя. Хотел соответствовать персонажу из стихотворения Линдси «Он», которое она написала еще девочкой, побывав в моей адвокатской конторе:
Он, как солнце, освещает мне жизнь,
Он ободряет улыбкой, когда мне плохо,
Он готов поддержать,
Он любит меня такой, какая я есть,
Он лучший человек из всех, кого знаю,
Он мой самый хороший друг,
Он мой отец.
Я боялся, что никогда больше не сумею стать таким. Родные предпочтут воспоминания обо мне прежнем, а не о калеке, от которого осталась лишь видимость отца.
– Ты уверен, что у соседей есть ключи, чтобы они могли заходить и проверять дом? – Вопрос жены, казалось, пронизал сумерки, окутавшие задний двор, где мы отдыхали после того, как очистили шкафы с продуктами и подготовили жилище к отъезду хозяина. – Вулф, ты меня слышишь?
– Прости, я задумался, как Комета адаптируется в семье, и как семья примет Комету.
Всю неделю в моей голове, словно отрывки кинофильма, прокручивались разные сценарии, один страшнее другого. Мы оба посмотрели на собаку, которая обнюхивала камни и кусты вдоль забора. Почувствовав наше внимание, Комета подняла голову и приблизилась к Фредди.
– Она прекрасно впишется, правда, солнышко? – заворковала жена, почесывая борзую между ушами. Она улыбалась собаке, но, взглянув на меня, посерьезнела. – Не стану лгать: девочки подумали, будто ты окончательно съехал с катушек. Говорят о Комете, словно мы с тобой развелись, а Комета твоя молодая куколка, которая решила приехать и познакомиться с новыми родными. Они давно тебя не видели и теперь должны делить с новой собакой. А ты о ней только и твердил каждый раз, когда говорил по телефону. Они считают, что ретриверам, особенно Коди, это понравится еще меньше.
Что правда, то правда, я слишком часто рассказывал дочерям о Комете, когда звонил по телефону. Но это оттого, что у меня нет работы и мало друзей в Седоне и я имею возможность изучать борзую так внимательно, как не изучал ни одно живое существо – ни человеческое, ни из псового племени. Жизнь рядом с беговой собакой и наблюдение над ней пробудили во мне интерес к породе борзых. И то, что я обнаружил, меня поразило.
Борзые – единственные собаки, которых в Библии называют по именам. Родственники борзых возникают на протяжении всей истории: в мифах и сказаниях, на римских вазах и греческих монетах, на стенах египетских гробниц и на гобеленах во французских замках. Похожих на борзых собак держали фараон Тутанхамон и Клеопатра. Даже боги отдавали должное этим быстрым грациозным животным. И в древние времена они высоко ценились за те же качества, какими славятся теперь: за поразительную скорость и сообразительность.
Борзые работают «по-зрячему» – охотятся при помощи быстрых ног и зрения, а не идут по следу. Первыми их научили гоняться за зайцами римляне, главным образом чтобы наслаждаться картиной бегущих собак. Подобная охота и называется охотой с гончими «по-зрячему». Ее смысл не в том, чтобы убить зайца, – это соревнование на скорость между зайцем и борзой. Эти собаки никогда не соревновались друг с другом. Примерно за полтора тысячелетия до Рождества Христова борзых привезли туда, где теперь находится Англия. К одиннадцатому веку они проложили себе дорогу в высшие круги общества – только знатным людям разрешалось охотиться с борзыми. Через пять столетий королева Елизавета I учредила правила охоты с английскими борзыми, которые опять-таки предусматривали преследование зайцев, однако запрещали соревнование собак друг с другом. Такая охота требовала не только скорости и острого зрения, но и живого ума, сообразительности. И на протяжении веков хозяева собак культивировали в породе данные качества.
– Самые быстрые собаки на земле! – нахваливал я борзых в одном из телефонных разговоров с Линдси. – Их зафиксированная скорость сорок пять миль в час.
– Гепарды бегут со скоростью шестьдесят пять миль в час, – возразила дочь, которая собиралась стать морским биологом и интересовалась фактами из мира животных.
Если бы я тогда прислушался к ее ответу, то уловил бы обиду в ее словах. Пока дочери учились в школе, я наизусть помнил расписание их уроков и внеклассных занятий, имена и фамилии приятелей. Теперь же все мое внимание было сосредоточено на своем пошатнувшемся здоровье и Комете.
