Я ничего не сказал.
— Там должен быть не один проход. Или дырки в ограждении. А как же иначе? При длине ограждения в тридцать миль? К тому же установлено это ограждение пятьдесят лет назад. В нем наверняка должны быть слабые места. Кто-то мог где-то выйти наружу, это вне всякого сомнения.
— И тем же путем вернуться назад, — сказал я. — Если вы правы, то все именно так и есть: кто-то вернулся назад в крови по самые локти, с окровавленным ножом и как минимум без одного патрона в магазине своей винтовки.
— Я права, — упрямо заявила она.
— Я никогда прежде не слышал о запретной зоне, — пожал плечами я. — По крайней мере на территории Соединенных Штатов. Мне в это не верится.
— А я верю, — так же упрямо объявила она.
Что-то было в ее тоне. Что-то было в ее лице.
— Что? — спросил я. — Морпехи когда-то постарались?
— Это не считалось большим событием.
— Расскажите мне.
— Это секретная информация, — сказала она.
— А где это было?
— Не могу вам сказать.
— А когда это было?
— Этого я вам тоже сказать не могу.
Немного помолчав, я спросил:
— Вы уже говорили с Мунро? С парнем, которого послали на базу?
Она утвердительно кивнула.
— По прибытии на базу он позвонил и оставил для меня сообщение. Первым делом. Из вежливости. Он оставил номер телефона для контактов.
— Отлично, — сказал я. — Как раз сейчас мне нужно с ним поговорить.
Возвращались мы вместе через земельные угодья Клэнси; проехали ворота, потом двинулись на юг по ухабистой двухполосной дороге; затем, повернув на запад, проехали через черную половину города в противоположную от Келхэма сторону к железной дороге. Я видел тех же самых старух, сидящих на тех же самых порогах; тех же самых мальчишек, гонявших на тех же самых велосипедах, и мужчин разного возраста, медленно бредущих неизвестно откуда и неизвестно куда. Бедные покосившиеся дома. Заброшенные рабочие площадки. На них лежали панели, из которых ничего не было построено. Мотки ржавой арматурной проволоки. Заросшие травой штабеля кирпича и кучи песка. Дальше, насколько проникал взгляд, виднелась плоская распаханная земля и деревья. Воздух, казалось, был пропитан какой-то безнадежной апатией, которая, по всей вероятности, ни на один день не покидала эти места в течение последних ста лет.
— Мои люди, — сказала Деверо. — Моя опора. Они голосовали за меня. Практически все сто процентов. Я понимаю, это из-за моего отца. Он был добр к ним. Они и голосовали-то за него, если говорить по правде.
— А какие у вас отношения с белым населением? — спросил я.
— Они тоже отдали мне почти сто процентов своих голосов. Но все это изменится на обеих сторонах, если я не дам ответов на то, что всех касается.
— Расскажите мне о тех первых двух женщинах.
Вместо ответа Деверо резко нажала на тормоза, сиденье под ней заскрипело, и мы проехали задним ходом примерно двадцать ярдов. Потом она свернула в поворот, который мы проехали. Это была грунтовая дорога, хорошо укатанная и чистая. Впереди она шла на небольшой подъем, по обеим сторонам стояли барьерные ограждения, за которыми виднелись неглубокие кюветы. Дорога вела на юг, вдоль нее справа и слева рядами стояли постройки, в которых в прежние времена, возможно, ютились рабы. Деверо, проехав мимо десяти первых хижин, преодолела яму, которую другой водитель непременно начал бы объезжать, после чего свернула во двор; я сразу узнал это место — именно здесь было сделано третье фото. Дом той самой несчастной девушки. Никаких украшений ни на шее, ни в ушах. Поразительная красота. Я узнал дерево, в тени которого она сидела, и белую стену, отражавшую косые лучи закатного солнца, мягко освещавшие ее лицо.
Остановив машину на заросшей травой поляне, мы вышли. Где-то залаяла собака, потом раздался звон цепи. Мы прошли под частично опиленными ветвями тенистого дерева, и шериф постучала в боковую дверь. Дом был маленьким, похожим на хижину, но выглядел он хорошо ухоженным. Белый сайдинг казался не новым, но его явно часто красили. В самой нижней части, там, куда попадали брызги, отскакивающие при сильном дожде от земли, цвет становился красно-коричневым — в такой часто красят волосы.
Боковую дверь открыла женщина ненамного старше нас с Деверо. Высокая и худощавая, с медленными движениями, она словно пребывала в состоянии некой расслабленности и вялости, как после перегрева на солнце; от нее исходил какой-то иронический стоицизм, который, по-моему, наблюдался у всех ее соседей. Она покорно улыбнулась Деверо, пожала ей руку и спросила:
— Какие новости о моей крошке?
— Мы все еще расследуем это дело, — ответила Деверо. — И, похоже, скоро его закончим.
Потерявшая ребенка мать была слишком вежливой, чтобы углубляться в подробности. Она лишь снова улыбнулась тусклой болезненной улыбкой и повернулась ко мне.
— Мне кажется, мы с вами раньше не встречались, — сказала она.
— Джек Ричер, мэм, — представился я, и мы пожали друг другу руки.
— Я — Эммелин Макклатчи. Очень рада познакомиться с вами, сэр. Вы работаете в ведомстве шерифа?
— Армия направила меня на помощь.
— Теперь они решили помочь, — сказала она. — Лучше бы им сделать это девять месяцев назад.
Я ничего не ответил на это.
— У меня есть немного оленины в горшочке, — сказала женщина. — И чай заварен в кувшине. Вы не откажетесь поужинать со мной?
— Эммелин, — ответила Деверо, — я уверена, что это ваш обед, а не ужин. Не беспокойтесь о нас. Мы поедим в городе. Но, тем не менее, спасибо за приглашение.
По всей вероятности, именно этот ответ женщина и ожидала. Она снова улыбнулась и погрузилась в прежнее уныние и меланхолию, неотступно стоявшие рядом. Мы пошли к машине. Деверо задним ходом выехала на улицу, и мы снова двинулись в путь. Дальше в ряду стояла хижина, почти ничем не отличавшаяся от остальных, но на ее окнах светились рекламные изображения пивных кружек. Что-то вроде бара. Может быть, даже с музыкой. Мы плутали в переплетении грязных улиц. Я увидел еще одну брошенную строительную площадку. Фундамент высотой по колено, сложенный из шлакоблоков, и четыре вертикально стоявших деревянных шеста, закрепленных в углах. Вот и всё. Развороченные кучи строительных материалов, лежавшие в беспорядке вокруг. Штабеля шлакоблоков, кирпичей, гора песка, кипа мешков с цементом, давно уже превратившихся в камни от росы и дождя.
Там же была и куча гравия.
Я повернулся и внимательно посмотрел на нее, когда мы проезжали мимо. Возможно, раньше здесь готовили смесь гравия с песком и цементом для приготовления бетона. Куча расползлась и превратилась в возвышение, плоская верхняя часть которого, заросшая по краям травой, была размером с двуспальную кровать. На ней виднелись выбоины и подобия низких кочек, покрытых дерном, как будто дети построили там что-то вроде дорожек.
