Все спокойно.
Деверо, отступив назад, раскрыла заднюю дверь.
— На всякий случай, — пояснила она. — Нам надо быть наготове.
— Слишком тесно, — поморщился я.
— Тебе что, никогда не доводилось заниматься этим в машине?
— Если бы машины делали достаточно просторными…
Посмотрев на часы, Элизабет сказала:
— Нам не успеть вовремя добраться до «Туссена».
— Тогда давай прямо здесь. На земле.
Она улыбнулась.
Затем улыбка на ее лице стала шире.
— А ты знаешь, мне это нравится, — объявила она. — Как Дженис Чапман.
— Если с ней и вправду было такое, — ответил я, снял с себя камуфляжную куртку и расстелил ее во всю ширь на траве.
Мы снова посмотрели на дорогу.
Все спокойно.
Сняв с пояса ремень с пистолетом в кобуре, Деверо положила его на заднее сиденье. Одиннадцать часов и пятьдесят четыре минуты. В нашем распоряжении шесть минут. Встав на колени и приложив ухо к рельсу, я услышал слабый металлический шепот. Едва-едва уловимый. Поезд… в шести милях от нас к югу.
Мы посмотрели на дорогу.
И увидели на востоке слабую, едва заметную световую нить.
Свет фар.
— Старый добрый Батлер, — вздохнула Деверо.
Свет становился ярче, и вскоре в ночной тишине мы услышали шелест шин и стук мотора. Затем рассеянный свет оформился в два луча, шум мотора стал более явственным, и через секунду машина Батлера, осветив нас сначала левой, а затем правой фарой, не сбавляя скорость, перевалила через переезд. Машина перелетела по воздуху на левую сторону переезда и, скрипя резиной и подняв тучу пыли, приземлилась на дорогу. Еще секунда, и она исчезла из глаз.
В нашем распоряжении оставалось четыре минуты.
Тут уже было не до утонченности и элегантности. Мы сбросили с себя ботинки, стащили брюки и, отбросив все старомодные приемы и ухищрения, дали волю чисто животному инстинкту. Деверо, бросившись на землю, устроилась поудобнее на моей куртке, а я, моментально опустившись на нее, оперся на растянутые ладони и бросил взгляд на мелькающий вдали свет головного прожектора локомотива. Нет, еще не всё. В нашем распоряжении три минуты.
Элизабет обвила поднятыми ногами мои бедра, и мы начали, с первого же мгновения часто и резко; охваченные желанием, доведенные до крайности ожиданием, переполненные безумной энергией. Ее дыхание было прерывистым, она почти задыхалась и судорожно поворачивала голову то вправо, то влево; ее пальцы вцепились в мою футболку, она тащила меня к себе. Мы стали целоваться, отрывая губы лишь для того, чтобы глотнуть воздуха; затем она, выгнув спину и опершись головой о землю, стала двигать ею взад-вперед; при этом ее шея напряглась, а широко раскрытые глаза смотрели на мир, который она видела сейчас перевернутым вверх ногами.
Земля начала трястись.
Как и прежде, вначале чуть заметно: это была та же самая слабая, но постоянная вибрация, ощущаемая в начале землетрясения, эпицентр которого расположен далеко. Ближние к нам камни железнодорожного полотна начали скрежетать и потрескивать. Шпалы дрожали. Сами рельсы словно запели с гудением и причитанием, переходящим в шепот. Шпалы начали пританцовывать и подпрыгивать. Земля под моими ладонями и коленями танцевала в ритме, исполняемом на басовых струнах. Я поднял голову, стараясь перевести дыхание, принялся моргать и щуриться, очищая глаза от пыли, и тут вдалеке увидел яркий свет фары. Стоявшая в двадцати ярдах от нас старая водокачка задрожала, и ее похожий на слоновий хобот сливной шланг закачался из стороны в сторону. Из-под земли под нами, казалось, раздавался грохот. Рельсы скрипели и завывали. Зазвучал свисток локомотива, долгий, громкий и в то же время какой-то жалкий. Начали звонить предостерегающие сигнальные звонки на переезде в сорока ярдах от нас. А поезд несся, не сбавляя хода; он был еще вдалеке, все еще не рядом. Затем оказался как раз над нами, такой же немыслимо громадный, как и раньше, и такой же невообразимо шумный.
Это было похоже на конец света.
Землю под нами резко тряхнуло; нас подкинуло вверх не меньше чем на целый дюйм. Плотная воздушная волна хлестнула по нам. А потом локомотив промелькнул мимо нас, сверкая огнями; в пяти футах от наших лиц крутились его гигантские колеса, а за ними следовала бесконечная цепь вагонов, и все они, залитые лунным светом, громыхали, тряслись, стучали сцепками и буферами. Мы приникли друг к другу на целую минуту, на целых шестьдесят секунд, оглушенные лязгом и скрежетом металла, грохотом; онемевшие от трясенья земли, засыпанные пылью, поднятой воздушным потоком, который несся за поездом. Деверо, лежа подо мной, отбросила голову назад, беззвучно закричала, потом снова завертела головой из стороны в сторону и заколотила кулачками по моей спине.
А поезд был уже далеко.
Повернув голову, я увидел вагоны, катившиеся в сторону от нас со скоростью не меньше шестидесяти миль в час. Ветер стих, и землетрясение почти прекратилось, снова превратившись в едва заметное дрожание, а потом и вовсе стихло; предупредительные звонки на переезде прекратили звенеть, рельсы перестали издавать шипение, и ночная тишина вернулась обратно. Мы, откатившись друг от друга, лежали на траве, судорожно дыша, мокрые от пота, выдохшиеся и обессиленные, оглохшие, переполненные внутренними и внешними эмоциями. Камуфляжная куртка, вывернутая и смятая, лежала под нами. Мои колени и ладони были исколоты и разодраны. Я подумал, что спина Деверо выглядит намного хуже. Повернув голову, я посмотрел на нее — и увидел в ее руках свою «беретту».
Глава 75
В Корпусе морской пехоты «беретта» не пользовалась такой популярностью, как в армии, поэтому Деверо держала в руках мой пистолет с видимой сноровкой, но без энтузиазма. Она сбросила магазин, вынула из ствола патрон, проверила патронник, отвела назад ствол, а затем снова собрала оружие.
— Прости, — сказала она. — Он был в кармане твоей куртки. Я все время думала, что у тебя там. Он впивался мне в ягодицы. Наверняка у меня теперь будет синяк.
— В этом случае просить прощения должен я, — ответил я с галантным поклоном. — Твоя попочка достойна самого лучшего, поскольку она — национальное сокровище. Как минимум, ее следует выставить на региональном аттракционе.
Элизабет ответила мне улыбкой, встала, не совсем твердо держась на ногах, и принялась искать свои брюки. Ее рубашка оказалась совсем не длинной. Я не заметил никакого синяка.
— А зачем ты взял с собой оружие? — спросила она.
— Привычка, — ответил я.
— Ты что, ожидал каких-то неприятных событий?
— Все возможно.
— А я оставила свой в машине.
— Так делает большинство людей, оказывающихся впоследствии мертвыми.
— Но мы-то здесь вдвоем.
