Посвящается нашей мамочке Этии, которая дала нам жизнь, подарила свою фамилию, научила любить и привила вкус к книгам
В приходе Всех Святых я с бабой жил своею.
Я мебельщиком был, модисткою – она.
Мы много долгих лет не знали горя с нею:
И полон дом добра, и толстая мошна.
Коль в воскресенье был денек пригожий,
Мы, приодевшись, шли рука к руке
Взглянуть, как в переулке Краснорожей
Буржуев будут тяпать по башке.
Там брызжут весело мозги,
Толпа гогочет: «Каково!»
Король Убю раздаст долги!
Ура Папаше, мать его!
[1]
Альфред Жарри
Глава первая
Пятница, 20 июля 1900 года
Они стояли на мосту Александра III. Ихиро Ватанабе страстно хотел, чтобы вид огромного города, возведенного в центре столицы и обреченного очень скоро исчезнуть с лица земли, с первого взгляда поразил кузена до глубины души.
В этом эфемерном городе заложили фундаменты дворцов, призванных превзойти серали из восточных сказок, построили целый квартал, в котором блеск прошлого чередовался с многообещающим будущим, затем произнесли с дюжину речей о славе нации и международном престиже и стали настойчиво вбивать в головы французам два слова, предназначенные отвлечь их от повседневных забот: Всемирная выставка.
По берегам Сены, на которой среди яхт и барж сновали прогулочные пароходики, выстроились в ряд каменные фасады всех размеров, оттенков и фактур. Ихиро показал на лес башенок, дозорных вышек и коньков крыш.
– Весь Старый Париж на участке в триста метров длиной. За пешеходным мостом Инвалидов
[2]
взору предстают оранжереи Дворца садоводства и огородничества, Дворец конгрессов, мост Альма, чуть дальше посетителям предлагается ряд захватывающих дух зрелищ: Большое колесо
[3]
, Луна с расстояния всего один метр
[4]
.
Исаму прилагал отчаянные усилия, чтобы не зевать. Ему было невыносимо скучно, донимала жара, хотелось пить. Все эти сооружения, плоды воображения амбициозных архитекторов, выросшие как грибы после дождя, напоминали ему немыслимых размеров базар. Цветовая гамма – да, никаких вопросов. Довольно удачная компоновка. Но такому человеку, как он, без конца бороздившему моря и океаны, побывавшему в самых разных уголках мира, от Сан-Франциско до Гонконга, и ходившему на судне вдоль берегов Западной Африки, коммерческие ярмарки, даже самые яркие и кричащие, были совершенно безразличны.
– Ну, что скажете, Исаму-сан? – спросил Ихиро. – Чтобы увидеть все, никакого времени не хватит. Хотя сегодня вы ознакомились со значительной частью достопримечательностей.
Исаму хранил молчание. Ихиро с беспокойством поглядел на него. Неужели кузен не испытывает даже толики восторга?
– На набережной Орсе расположилась улица Наций, – продолжал он, – Мадрид, Копенгаген, Будапешт, Венеция, Нюрнберг! Кузен, пойдемте ко входу 24.
Исаму вовсю старался не выдать своей усталости. В конце концов, старик оказал ему самый радушный прием. Неожиданное везение, позволившее на время оставить у него товар, чтобы затем, не торопясь, надежно его спрятать. Ради этого можно было немного потерпеть неуемную склонность родственника скармливать собеседнику сведения, действующие почище любого снотворного. Ихиро упорно обращался к нему «Исаму-сан», видимо, напрочь забыв о том, что этот кузен, будто свалившийся с неба, был американцем и от японца в нем остались лишь внешность да знание языка.
– Всего таких входов сорок пять, и это если не считать главного, монументальных ворот на площади Согласия – в них семьдесят шесть проходов, воспользоваться которыми могут шестьдесят тысяч человек. Выставка открыта с восьми утра до одиннадцати вечера. Семь почтовых отделений и… Куда я засунул список парижских ресторанов?
У Исаму было лишь одно желание: оградить себя от этого нескончаемого потока слов. Он вот уже две недели жил у кузена в крохотной двухкомнатной квартирке на улице Лекурб. Когда он поднимался по лестнице, его брал за горло тошнотворный запах ассенизационных бочек. Исаму не был чересчур изнежен, но такую вонь вынести не мог, это было выше его сил. Везде, с первого по седьмой этаж, царила немыслимая грязь. В квартирах, тесно сгрудившихся на лестничных клетках, он мельком видел детей, которые лежали в деревянных ящиках, набитых соломой и заплесневелым тряпьем. Картина напомнила ему плавание на борту «Токио Ши», который в феврале 1885 года доставил его, в числе девятисот пятидесяти эмигрантов, из Японии на Гавайи… Это было так давно – и будто бы вчера! Несколько недель назад Исаму совершил трудное и опасное путешествие, будущее рисовалось туманным и вселяло тревогу.
– Предполагается, что выставку увидят свыше пятнадцати миллионов посетителей. Могло бы быть и больше, если бы Англия из-за войны в Трансваале не была в трауре, а Франция не всполошилась после объявления о намерении послать войска в Китай. Иностранные дипломатические миссии в Пекине держат осаду… Исаму-сан, вы меня слушаете?
Исаму часто щурил глаза. От неустанно жестикулировавшего кузена он будто пребывал в каком-то хмельном угаре, отделывался дежурными фразами и тщательно следил за тем, чтобы не допустить промаха.
– Прискорбно, – сказал он.
– Ага, нашел! Вот он, мой список. Исаму-сан, вам известно, что в столице насчитывается две тысячи кафе и полторы тысячи ресторанов? «Прюнье», «Дюран», «Вебер», «Максим», «Ноэль Петерс», «Поккарди»…
Силуэты прохожих корчились в ослепительном сиянии солнца, напоминавшем собой дыхание невидимого дракона. Многие усиленно обмахивались газетами, веерами, кусками картона. За пеленой зноя Исаму разглядел господина в большой надвинутой на лоб панаме. Из-за обостренных до предела чувств ему показалось, что к сюртуку этого человека принайтовлены начищенные до блеска медные пуговицы. Мир вокруг поблек, как в тумане, внимание привлекали лишь эти пуговицы.
«Может, галлюцинация?» – спросил он себя.
Обзор перегородило многочисленное семейство. Мужчина с медными пуговицами испарился. Исаму напрягся, от ощущения опасности пульс забился быстрее. Все имеет свою цену. Передышку он получит только тогда, когда убедится, что товар в надежном месте. Сразу после захода в сенегальский порт Сен-Луи Исаму по множеству мелких признаков определил, что уверенность, которую он испытывал, вполне могла оказаться фикцией. Неужели за ним следили?
