Виктор и Таша собираются на несколько недель съездить в Англию и снять там дом. Я подозреваю, что брат намерен повстречаться там с владельцами синематографов. Отец Таша намерен открыть в Лондоне «Никельодеон»
[129]
и приглашает Виктора к участию в этом проекте. Впрочем, он говорит об этом уже несколько лет, с тех пор как стал тесно общаться с Жоржем Мельесом, три года назад открывшим студию в Монтрёй-су-Буа.
Пинхас Херсон стал отцом маленького мальчика по имени Джереми. Таша полагает, что матерью малыша является подруга ее детства Дуся, хотя полной уверенности у нее нет. Четыре месяца назад та прислала ей из Калифорнии письмо, сообщая, что Нью-Йорк стал для нее невыносим и что она переезжает в Лос-Анжелес. Точного адреса она не оставила, но заверила, что сообщит его, как только найдет квартиру. И ни малейшего намека на ребенка. Пинхас в этом плане хранит молчание. Таша и Джина волнуются, и хотя поначалу не приняли этого малыша, теперь озаботились его судьбой и не понимают, почему их держат в неведении. Рулея, сестра Таша, живущая в Кракове, тоже об этом ничего не знает.
Как грустно, когда семья разъезжается! Напрасно я предвкушала приключение, у меня в голове не укладывается, как можно расстаться с теми, кого любишь всем сердцем. Видимо, я принадлежу к навсегда ушедшим временам. XX век будет эпохой массового переселения! Впрочем, вы сами указали этот путь.
Что касается Эфросиньи, то она связана с нами неразрывными узами и заставить ее отдалиться от нас могла бы только смерть. Она нередко донимает меня своими «ах, как же он тяжек, этот мой крест» и «Иисус-Мария-Иосиф», но если бы она не заведовала нашим хозяйством, мне, полагаю, было бы трудно вести дом и воспитывать наших озорников. Кухарка из меня никакая, да и домоводство никогда не входило в число моих добродетелей!
Если отец и Джина в самом деле уедут, мы с Жозефом поселимся на втором этаже книжной лавки, что позволит значительно сэкономить на квартирной плате и даст Эфросинье возможность не ограничивать себя во всем в преклонном возрасте. Она привыкла к Мели, нашему второму ангелу-хранителю, и ссоры между ними случаются все реже и реже. Что же касается консьержки, мадам Баллю, она из кожи вон лезет, лишь бы быть нам полезной. Она в восторге от того, что смогла вернуться в мансарду, сдаваемую ей моим братом, который желает преподнести ей сюрприз и переписать на нее, чтобы она стала там полноценной хозяйкой!
Ихиро Ватанабе, некоторое время в этой мансарде обитавший, был похищен – других слов я не нахожу – Эдокси Аллар, этой эпатажной экс-исполнительницей канкана и русской графиней, которая настолько им увлеклась, что даже поселила в своей квартире на улице Сент-Огюстен.
Виктор, Жозеф и Кэндзи продолжают принимать верных клиенток, которых раньше мы имели обыкновение называть «бабами», – мадам де Флавиньоль, которая питает слабость к моему брату и будет очень огорчена его отъездом, мадам де Гувелин с ее обожаемыми собаками, Хельгу Беккер, эту немецкую даму, которая сначала была без ума от велосипеда, затем от автомобиля, а сейчас, чтобы утешиться после несостоявшегося замужества, воспылала страстью к летающим аппаратам! Теперь ее бог – некий бразилец по имени Альберо Сантос-Дюмон, которому она проходу не дает своими домогательствами.
Я вполне обошлась бы без визитов некоей Валентины, навещающей нас время от времени – она какое-то время назад развелась, а Жозеф когда-то был в нее безнадежно влюблен – но недавно мне стало известно, что эта дама обручилась с Рено Клюзелем, журналистом и племянником главного редактора «Паспарту». Я этому очень рада, хотя и удивляюсь, как можно выбирать спутником жизни и отцом своих детей мужчину моложе себя.
Всемирная Выставка в самом разгаре, ее двери закроются в ноябре. Мы готовимся к банкету, в котором примут участие двадцать две тысячи мэров со всей Франции. Он, с позволения сказать, будет ферматой
[130]
этого изумительного праздника, несколько омраченного убийствами.
Давайте же попросим судьбу, чтобы до завершения этого апофеоза века она уберегла нас от своих дальнейших превратностей.
Примите, дорогая мадемуазель, самые искренние заверения в моем дружеском к вам расположении.
Виктор втихомолку вышел из квартиры, в которой глубоким сном спали Алиса, Таша и Кошка. Закурил сигарету, сделал глубокую затяжку, и гнетущий груз ночи, уже не первой, когда он не мог сомкнуть глаз, тут же отступил. Изгнать образ и заменить его другим, утопить в Темзе летевшую в него стрелу, раздавить под тяжестью лондонского Тауэра это острое древко с оперением, предназначенное его убить. Сможет ли он справиться с этим источником его бессонницы, выдержит ли до 14 октября, на которое намечен их отъезд? Виктор очень на это надеялся. Испытывая в душе облегчение от того, что в руке у него был конверт, ставший чем-то вроде талисмана, он подошел к фонарному столбу напротив входной двери дома 36-бис и еще раз пробежал глазами полученное накануне письмо.
Мой дорогой господин Легри,
точнее – дорогой Виктор!
Узнав из газет о развязке этого дела, я считаю необходимым довести до вас мою точку зрения, потому что уверен – вы до самого конца во мне сомневались. Я не работаю ради денег и больше не жажду богатства. Я предпочел бы стать Робин Гудом, если, конечно, такой человек когда-либо существовал в жизни, а не только в легенде. Вам не хуже меня известно, что выгода в этом мире стала самоцелью, по крайней мере для богачей, которым надо все больше и больше в ущерб большинству, с трудом сводящему концы с концами. Сегодня деньги стали идолом, ради которого все без исключения общественные системы попирают даже самые возвышенные идеалы человечества. У меня остается сокровище, за которое я буду бороться до последнего вздоха, это сокровище – возможность ответить отказом. Но я не настолько глуп, чтобы не позаботиться о спокойной старости и не уберечь себя от нищеты.
Я поселюсь вдали от этой клоаки. Желаю вам реализовать все надежды и чаяния до того, как весь этот строй погрузится в хаос.
Искренний друг ваш и вашего бесстрашного шурина,
Фредерик Даглан
P. S. Перья, из-за которых были совершены все эти убийства, теперь дрейфуют посреди Ла-Манша. Я оставил себе строго ограниченное количество для удовлетворения моих потребностей. Может, в один прекрасный день на песчаном берегу Нормандии вы найдете одно из них, выброшенное на отмель среди водорослей и ракушек?
Вы его поднимете, положите в карман и в дни, когда вас будет охватывать меланхолия, будете его поглаживать, вспоминая о тех захватывающих приключениях, которые мы с вами пережили вместе.
Или же подарите его восхитительной женщине, вашей жене, которую я очень хотел бы видеть моей собственной супругой.
