Самая распространенная реакция выживших после изнасилования — чувство своей никчемности, а позже и ненависть к своему телу, которая часто сопровождается нарушениями пищевого поведения (обычно обжорством или анорексией, чтобы стать очень толстыми или очень худыми и тем самым обеспечить себе «безопасность»), а также отказом от секса.
Но могут ли образы сексуального насилия, которые преследуют женщин повсюду, наносить такой,же вред?
Результатом пропаганды сексуального насилия и его связи с женской красотой стало то, что женщины, особенно молодые, выросшие в окружении образов, демонстрирующих проявления жестокости, не верят в свою красоту и испытывают противоречивые чувства в отношении того, как проявлять ее—как одеваться, двигаться или украшать себя. Сегодня, если молодые женщины одеваются сексуально, они, как никогда раньше, чувствуют, что подвергают себя опасности.
Сексуальность молодых: необратимые изменения?
Образы, представляющие насилие «с налетом шика» и превращающие женщину в сексуальный объект, похоже, уже оказали пагубное воздействие на молодежь. Теоретики эроса даже близко не представляют себе последствий влияния «красивой» порнографии на молодых людей. Глория Стайнем и Сьюзен Гриффин разделяют порнографию и эротику, что вполне разумно, если последняя играет более важную роль в сексуальном воспитании. Как считает Барбара Эренрайх, фантазии на тему насилия могут никак не сказываться на тех, кто вырос, узнавая о сексуальности от других людей. Но современным молодым людям представление о сексуальном удовольствии как о чем-то опасном было внушено извне. Сейчас растет первое в истории поколение детей, чьи самые ранние сексуальные впечатления связаны не с живыми людьми или с их собственными фантазиями. С момента расцвета порнографии в 1960-х гг. сексуальность детей стала формироваться под воздействием общения не с реальными людьми, а с внешними стимулами иного плана. В истории развития нашей цивилизации никогда не происходило ничего подобного — Фрейд может идти в отставку.
Современные дети, а также молодые мужчины и женщины воспитаны на фантомах—образах, сошедших с журнальных страниц и экрана. Они выросли на журнале Playboy, музыкальных видеоклипах и безликих женских фигурах из женских журналов, с размытыми чертами и потухшими, ничего не выражающими глазами. Им навязывается сексуальность массового производства, преднамеренно лишенная человеческого облика.
В результате с сексуальностью молодых людей, похоже, происходит нечто ужасное: попытки превратить секс в насилие почти увенчались успехом. Хильда Брух
[20]
называла молодых женщин, родившихся после 1960 г., «поколением анорексичек». Но поскольку в 1960-х законы о порнографии были смягчены и дети, родившиеся после 1960 г., выросли в атмосфере наплыва образов насилия и унижения женщин (от чего девушки «защищаются» при помощи анорексии), нельзя не признать, что родившиеся после 1960 г. представляют собой также и «порнографическое поколение».
Молодые женщины становятся жертвой эпидемии своего рода лучевой болезни, вызванной массированным воздействием на них образов «красивой» порнографии—единственного предлагаемого им источника информации о том, что представляет собой женская сексуальность. Они вступают во взрослый мир незащищенными, лишенными подтверждения своей сексуальной ценности в виде девственности или обручального кольца с бриллиантом, которое в прежние времена служило вполне конкретный знаком того, что она «этого достойна». До 1960-х гг. понятия «хорошая» и «плохая» применительно к женщинам значили «несексуальная» и «сексуальная». Но после расцвета «красивой» порнографии и сексуальной полуреволюции «хорошая» стала означать «красивая — стройная — сексуально привлекательная», а «плохая» — «некрасивая — толстая — сексуально непривлекательная».
Раньше молодая женщина страшилась добрачного секса — из-за риска забеременеть, из-за того, что придется делать незаконный аборт, из-за того, что ее могут бросить. Теперь она страшится осуждения. Если ей вынесут строгий приговор, рухнет даже не ее репутация, а весь ее внутренний мир. У женщин было слишком мало времени на то, чтобы осознать достижения сексуальной революции и заставить их работать на себя. Не успели они снять старые кандалы, растереть щиколотки, чтобы восстановить кровообращение в затекших ногах, и начать делать первые робкие шаги вперед, как индустрия красоты и «красивая» порнография уже взяли их в оборот. Тридцать лет воспитания в духе садомазохизма и восприятия женщины как сексуального объекта вполне могли породить поколение, которое искренне верит в то, что секс — это насилие, а насилие сексуально, если оно направлено на женщин. И если молодые люди в это верят, то не потому, что они психопаты, а потому, что такое представление является нормой в массовой культуре.
В Великобритании и США 12% родителей разрешают своим детям смотреть фильмы, связанные с жестокостью и насилием, и порнографию. Но для того, чтобы настроиться на эту волну, даже не нужно ни то ни другое. Сьюзен Коул отмечает, что MTV, американский музыкальный канал, «похоже, соответствует всем стандартам порнографии» (канал Playboy просто-напросто выборочно транслирует отдельные свои видеозаписи в программе Hot Rocks). С появлением видеоклипов представители обоих полов стали, сидя в одной комнате, вместе смотреть, как наша культура представляет то, чем они должны заниматься друг с другом. Но чаще всего им показывают, как она должна выглядеть, пока он наблюдает за ней. Эти видеообразы, в отличие от фотографий в глянцевых журналах, двигаются, что только усиливает озабоченность женщины красотой, потому что теперь она получает инструктаж качественно иного уровня — теперь она должна заботиться не только о статических позах, но и о том, как ей двигаться, снимать одежду, менять выражение лица, надувать губы, дышать и вскрикивать во время занятий «сексом». После того как образы красоты переместились с журнальных страниц на экран, женское самосознание стало трехмерным.
Насилие также представляется самым что ни на есть стильным образом. Сексуальные маньяки-убийцы предстают на MTV как мужчины-герои: Midnight Rambler группы Rolling Stones воспринимается как хвалебная песнь Бостонскому душителю («Я воткну свой нож прямо тебе в горло»). Группа Thin Lizzy исполняет песню о насильнике: «Я ищу кого-то... Возможно, я ищу тебя». Тревор Рубин поет песню «Потрошитель» (The Ripper). В видеоклипе Motley Crue мы видим сидящих в клетке сексуальных рабынь. В видеоролике Рика Джеймса он насилует свою девушку. А в клипе к песне Майкла Джексона The Way You Make Me Feel женщину преследует банда. Скованные цепями женщины в клипе к песне Girls on film, исполняемой группой Duran Duran, как заметила Сьюзен Коул, «выглядят так, словно они только что сошли с экрана порнофильма». В шоу Элиса Купера, как пишет The Guardian, «кукла в виде женщины в натуральную величину лежит перед ним на полу, в наручниках, одетая в трико и рваные рыболовные сети. Она выглядит так, будто ее задушили шлангом». «Раньше я ее любил, — поют в своей песне Guns N’ Roses, — но я должен был ее убить».
Людей, критикующих рок-н-ролл за подобный экстремизм, обвиняют в том, что они — реакционеры. Но на деле обращение к такого рода образам делает как раз рок-музыку реакционной. Образы задушенных женщин и женщин, сидящих в клетках, не выходят за рамки дозволенного. Это клише массовой культуры. Рок-музыка не оправдывает возложенных на нее ожиданий, не ниспровергает традиционные устои и воспевает все те же старые садомазохистские тенденции истеблишмента, вместо того, чтобы, экспериментируя с ролями полов, заставлять нас смотреть на них по-новому, свежим взглядом.
