Этот принцип действует и в общественных институтах, где доминируют мужчины, когда на должности, находящиеся поближе к власти, продвигают неженственных женщин. Эта тенденция наблюдается повсюду, в том числе в элитных школах и университетах, потому что именно в этих заведениях женщины оказываются слишком близко к власти. И это очень показательно: голод лишает женщину силы, и потому сотни тысяч образованных молодых женщин превращаются в существа, которые не создают никому никаких проблем. Студентка-анорексичка, как и еврей-антисемит или ненавидящий себя афроамериканец, вписывается в заданные обществом рамки. С политической точки зрения она не представляет собой никакой опасности, потому что ей хватает энергии только на то, чтобы выполнить домашнее задание и бесконечно бегать по кругу в спортивном зале. У нее нет сил на то, чтобы разозлиться или организовать свою жизнь, чтобы стремиться к поиску сексуального партнера, чтобы кричать в рупор, требуя выделения денег на ночные автобусы или на программы женского образования, или чтобы задать вопрос, куда подевались все женщины-профессора. Поддерживать порядок в смешанной аудитории, где половина студенток — анорексички, это совсем не то же самое, что иметь дело с аудиторией, половину которой составляют здоровые и уверенные в себе женщины. Когда женщины перестают быть женщинами, управлять ими куда легче — ведь тогда речь идет о привычной ситуации, такой, как раньше.
Для того чтобы удерживаться в рамках «официального» веса, 95% женщин вынуждены ограничивать свою мыслительную деятельность. Привлекательность худобы в глазах общества заключается не в том, как она влияет на наше тело, а в том, что она делает с нашим умом. Ценится не сама женская худоба, а женский голод. Худоба — это всего лишь симптом. Голод привлекателен и полезен потому, что он сужает горизонты мышления. Младенцы не умеют есть самостоятельно, инвалиды и ортодоксальные евреи нуждаются в специальных диетах. Сидение на диете заставляет женщин чувствовать себя одновременно больными, подчиняющимися религиозным догмам и беспомощными младенцами. Это глубоко проникающее в сознание воздействие диеты сумело взять на себя те функции, которые раньше выполняли домашнее заточение и навязанное женщинам целомудрие. «Естественность» — понятие, смысл которого небезосновательно поставлен под сомнение. Но если и существует самая что ни на есть естественная потребность, так это потребность удовлетворять голод. Если и существуют естественные женские формы, так это те, которые не заставляют женщину постоянно думать о них, делают ее сексуальной и способной к деторождению. Постоянно голодать, когда вокруг изобилие еды, как это делают западные женщины, значит обречь себя на абсолютно неестественный образ жизни, до которого человечество раньше просто не могло бы додуматься. Это еще более странно и противоестественно, чем каннибализм.
Однако диеты представляются как суть современной женственности. Отказ от еды воспринимается как хорошее, правильное поведение для женщины и плохое — для мужчины. Исследователи из Остинской клиники стрессовых состояний установили, что у женщин «озабоченность по поводу диеты» ассоциируется с «положительными женскими качествами», а у мужчин ограничения в еде ассоциируются с «женственностью». Если «настоящие» женщины эпохи «тайны женственности» отказывали себе в удовольствиях внешнего мира, то наши современницы обрекают себя на самоотречение в отношении собственного тела.
Этот новый образец удивительной приспособляемости женщин к требованиям общества столь же неестественен, как и предыдущий. Он тоже основывается на «жизненно важной лжи». Если «незрелые» женщины 1950-х гг. стремились к оргазму, а «зрелые» пассивно смирялись с его отсутствием, то в наше время точно так же интерпретируется желание удовлетворить свой гастрономический аппетит. Если женщина любит хорошо и вкусно поесть, это считается признаком ее женской незрелости. Напротив, женщины воспринимаются как зрелые, то есть как «настоящие женщины», если они голодают в надежде обрести в результате обещанную сексуальность. В 1970-х, когда женщины вновь стали требовать получения оргазма, многие из них, должно быть, удивлялись, как это они раньше жили, вынужденно отказывая себе в этом. Сегодня самоограничение женщины в еде представляется полезным для ее сексуального партнера и еще более полезным для нее самой. Но если отбросить миф о красоте, то станет очевидно, что голодание разрушительно для здоровья и благополучия как самих женщин, так и тех, кого они любят, и в этом смысле оно ничем не отличается от навязываемого им прежде домашнего заточения.
Секс, еда и тело. Нам говорят, что мы не можем иметь одновременно и то, и другое, и третье, но это вопрос исключительно политической идеологии, а никак не здоровья, не мужских желаний и не каких-либо законов привлекательности. Молодые женщины вынуждены верить в то, чего они не могут знать из собственного опыта. Они думают, что должны ограничивать себя либо в еде, либо в сексе и что эти понятия являются взаимоисключающими.
Смертельная легкость
Стать анорексичкой очень легко. Когда мне было 12 лет, я приехала в гости к своей двоюродной сестре, которая была старше и полнее меня. «Я пытаюсь, — говорила она, объясняя мне смысл упражнений на глубокое дыхание, которые она делала перед сном, — представить себе свой живот как то, что я могу любить и принять, то, с чем я могу жить». Я со своим пока еще детским телом запаниковала, подумав, что превращение в женщину будет означать для меня расчленение тела на части, которые будут парить в воздухе отдельно от меня, раз моя кузина вынуждена совершать подвиги концентрации, пытаясь сохранить себя как единое целое. Эта мысль меня обеспокоила. У меня уже начинала расти грудь. Пока она делала свои упражнения, я листала номер журнала Cosmopolitan, в котором была статья, демонстрирующая женщинам, как они должны раздеваться, держать себя и двигаться в постели со своим сексуальным партнером, чтобы скрыть полноту.
Моя кузина осмотрела меня с ног до головы и спросила: «Ты знаешь, сколько ты весишь?» — «Нет», — ответила я. «Почему бы тебе не взвеситься? Вставай на весы».
Я почувствовала, как моей сестре хотелось бы оказаться в худеньком теле 12-летней девочки, и подумала, что, когда я стану женщиной, мне, наверное, тоже будет хотеться покинуть свое собственное тело и оказаться в теле какого-нибудь ребенка.
Год спустя, когда я наклонилась, чтобы попить воды из фонтанчика в холле моей школы, Бобби Вернер, которого я едва знала, сильно ударил меня в живот, чуть пониже пупка. Только через 10 лет я вспомнила, что он был толстяком нашего класса.
В тот вечер я оставила на своей тарелке баранью котлету и наблюдала, как застывает жир от нее. Зазубренная баранья кость была разрублена мощным тесаком. Я испытала новое для себя чувство — тошноту и одновременно с ней — болезненное удовольствие отвращения. Я вышла из-за стола голодной, но с пьянящим чувством уверенности в том, что поступаю правильно, которое, подобно мощному потоку, заполнило мой пищевод. Я вдыхала это новое чувство и наслаждалась им всю ночь.
На следующий день я проходила мимо записки, которая висела рядом с раковиной. Я знала, что там написано, хотя это была мамина записка личного характера: «Полстакана грейпфрутового сока, черный кофе, четыре пшеничных хлебца». Мне захотелось порвать ее. Неприятное воспоминание.
