Поэтому Меркурий встречается нам в самых разных своих проявлениях – не важно, говорим мы о римском Меркурии или о его «предшественнике» Гермесе. Нередко эти два божества своими мотивами и поступками практически не отличаются друг от друга. Даже если культы этих богов в истории культур имели самые разнообразные акценты, подчеркивающие то или иное их свойство, в сущности всегда имелось в виду одно и то же. Справедливо и утверждение о родстве Меркурия/Гермеса с египетским богом Тотом. Хотя изначально Тот является богом Луны, он также считается изобретателем письменности и языка, помогает душам усопших в потустороннем мире в их пути по преисподней. То же самое совершает и греческий Гермес Психопомпос, чье прозвище переводится как «проводник душ».
И мы снова возвращаемся к колоде карт Таро, которая в магическом эзотерическом истолковании часто называется «Книгой Тота».
Принятое в эзотерике резкое разграничение между знанием и мудростью, сведением и обучением, интеллектом и духом незнакомо традиционному магическому мышлению, имеющему античные и египетские корни. Соответственно, принцип Меркурия может в равной степени отвечать за мышление и любую когнитивную деятельность, символизируя мудрость, традиционные учения о жизни или, в конце концов, их практическое применение в форме магических действий.
Мы рекомендуем не переусердствовать в изучении деталей мифологии. При некотором старании рано или поздно в соответствующих мифологических сборниках обнаруживается то, что подтверждает собственную предвзятую позицию. Не будем забывать о том, что мифы служат не для составления исторически достоверного протокола событий. Их задача состоит в отображении абстрактных принципов во взаимодействии. В этом отношении Меркурий – как и его астрологический эквивалент, планета, названная тем же именем, – представляет собой «вариант космографии», который ни в коем случае не должен подаваться как нечто однозначное.
Тема божеств в классической магии заслуживает дополнительных комментариев. В практической работе часто возникают трудности, которые имеют культурологическую подоплеку. Кто был воспитан в культуре, тысячелетиями тяготеющей к монотеизму (даже если она, как, например, наша культура, уже целых двести лет отличается резким религиозным спадом и распространением атеистического мировоззрения), тому трудно принять концепцию многобожия. Возможно, корни этого непонимания уходят еще глубже в историю. Распространение моисеизма (иудаизма) и ислама сопровождалось особенно явными и многочисленными доказательствами чудовищной тяжеловесности, с которой религии монотеизма утверждались в окружающем их политеистическом мире. До сих пор исламское кредо «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его» оглашается ежедневно миллионы раз. У ветхозаветных религиозных вождей были трудности с собственными племенами, которые не всегда отступались от метафизических соблазнов политеистического мира, как, например, в эпизоде ритуального танца вокруг золотого тельца.
Но даже фараон-еретик Эхнатон, который, по последним данным науки, считается «изобретателем» монотеизма, смог осуществить свою религиозную революцию в Древнем Египте только благодаря крайней жестокости и лишь на сравнительно короткий период своего царствования. Как только фараон умер, пришел конец и его культу единственно божественного Солнца.
Возникновение монотеизма сопровождается большими политическими и экономическими переворотами. Первостепенной целью Эхнатона являлось ослабление могущества фиванских жрецов и введение как политического, так и религиозного централизма, который вернул бы фараону больший простор для политической деятельности.
С помощью культа Яхве Моисей и Авраам собрали из множества разных племен еврейский народ, которому в свою очередь нужно было перенести бесчисленную череду военных конфликтов, чтобы сформировать и утвердить свое государственно-политическое единство. Эти конфликты, как известно любому, кто что-то знает о Палестине, продолжаются до сих пор.
Павловское христианство также стремилось стать государственной римской религией, что и произошло незадолго до начала правления императора Константина, но только после кровавых преследований длиною в век. Правда, не обошлось без неудач – наследник Константина Юлиан Апостат (Отступник) возродил древнее политеистическое язычество. Если бы его царствование продлилось немного дольше, история Европы, возможно, сложилась совершенно иначе.
Эти размышления помогают лучше осознать бездну непонимания, разверзшуюся между религией монотеизма и политеистическим язычеством. Этот разлад еще больше усилился в связи с появлением в начале Нового времени религиозно-критического течения – скептицизма, кратким периодом кульминации которого стали французские энциклопедисты эпохи Просвещения и XIX век, отмеченный промышленным переворотом, развитием точных наук и дарвинизмом. Где бы скептицизм ни обратился к религии, на европейском пространстве он всюду, практически без исключения, встречал ее только в виде монотеистического христианства. Примечательно, что современный рационализм пользуется той же аргументацией, которую тысячи лет назад христианство выдвинуло против языческого многобожия: вера, которую он хочет сокрушить, умаляется как выразительница неизлечимого в прямом смысле этого слова невежества, объявляется сплошным суеверием и аргументированно загоняется в угол с помощью всякого рода каверз и доказательств ее несостоятельности.
Христианизация Германии проходила по очень схожему сценарию. Когда Бонифаций рубил священное дерево германских племен Ирминсул, он это делал в качестве доказательства всемогущества своего бога. Все действо было инсценировано как большое шоу, во время которого представители покоренных племен должны были видеть, что по отношению к их вере совершают святотатство, а в заключение еще и быть осмеянными за то, что их бог не смог помешать ударом молнии этому оскорбительному акту. По крайней мере, так гласит предание. Тот факт, что свою операцию Бонифаций отважился произвести только при наличии у него серьезной военной поддержки, источники более позднего времени упоминают редко. Тем самым главной была демонстрация политической силы, которую пришлось использовать еще нескольким поколениям, пока наконец франко-христианский монотеизм не упрочил свои позиции на германских землях. Эта мысль подтверждается и тем, что сам Бонифаций был убит в ходе продолженной им миссионерской деятельности среди фризских племен.
Поэтому мало кого удивит, что мы – дети своего времени – едва ли способны проявить глубинное понимание логики и механизмов политеизма. Он знаком нам лишь понаслышке, при этом в весьма разбавленной форме (как, например, в культе святых католической церкви) или в качестве экзотической особенности далеких народов (прежде всего азиатских). В этом отношении ссылка на античные божества в западной магии представляется проблематичной. В результате отсутствия внутреннего культурного контекста, разрыва преходящих связей и того, что даже сама социально-культурная среда своим фундаментальным правом на существование изначально обязана подавлению (на языке ее реформаторов – преодолению) политеизма, в современной магии нередко ностальгия и проецируемый в прошлое утопизм занимают место истинного глубинного понимания.
