Анри впервые взял в руку хрупкую ручку прекрасной Инессы. Не отрывая глаз от своей юной возлюбленной, он чувствовал, как весь дрожит от волнения, и почти не сомневался, что перепутает все фигуры контрданса. Гости, решившие танцевать, разобрались в группы по четыре пары, в центре бального «зала» встал командующий со своей супругой и еще три пары, составленные из самых важных приглашенных.
Торжественная музыка контрданса, которую заиграл французский оркестр, привела в движение полторы сотни танцоров. Сюше и Онорина танцевали безупречно, строго соблюдая все фигуры танца. Генералу, конечно, не хватало легкости и задора молодых танцоров, но для своих сорока лет Сюше двигался идеально, не спутав ни одного движения.
Зато Анри от волнения, от того чувства, которое переполняло его, не раз путал фигуры, а один раз даже столкнулся с одним из танцующих рядом молодых людей. Но Инесса только засмеялась каким-то удивительным добрым и веселым смехом, в котором не было ни тени издевки, наоборот, она словно говорила: «Какие это все пустяки по сравнению с тем, что мы стоим с вами рядом…»
После контрданса объявили экосез, потом французскую кадриль. Анри не покидал Инессу. После танца он возвращался к ее отцу, и, едва только церемониймейстер только начинал объявлять новый танец, он, совершенно не обращая внимания на строгие правила этикета, опять приглашал свою возлюбленную. Отец снова кивал головой, и Анри снова ощущал в своей руке тонкую нежную ручку любимой.
Внезапно воздух наполнился громкой торжественной музыкой испанского оркестра, и после полуминутной прелюдии церемониймейстер возвестил: «Сегидилья!»
Это слово вызвало бурю восторга среди испанских гостей, которых тут было большинство. Тотчас же со всех сторон посыпались приглашения, и на площадку вышли почти триста дам и кавалеров. Анри растерялся, он понятия не имел, что такое сегидилья, но Инесса, улыбнувшись, произнесла:
– Хотите, я вас научу? Отец, ты, надеюсь, не будешь против?
Старый граф хитро улыбнулся:
– Нет, конечно.
С первых же громких аккордов загремели кастаньеты, и испанские дамы и кавалеры с увлечением пустились в пляс. Подобный танец трудно было представить на французском балу.
Анри пытался прыгать, подражая движениям других танцоров, он делал это с такой наивной неловкостью, что Инесса не сдержалась и залилась веселым смехом, в котором, впрочем, не было ничего обидного. Эта девушка обладала какой-то удивительной способностью не обескураживать человека своим весельем, а, наоборот, подбадривать его. В ответ Анри тоже засмеялся, а за ним залились смехом и другие гости, которые танцевали вокруг них.
Когда сегидилья закончилась, Анри и Инесса подбежали к ее отцу так, как будто они были давным-давно знакомы, и старый граф, который, кажется, сбросил пару десятков лет, глядя на них и улыбаясь, сказал Анри:
– Вы скоро станете настоящим испанцем!
Потом танцы чередовались, французские сменялись испанскими, а Анри и Инесса по-прежнему танцевали в паре. Сердце Анри трепетало теперь не от страха, а от восторга, счастья и радости… Но вот в бале наступил перерыв, и гостям, спустившимся с танцевального помоста, предложили вино и сладкое.
Анри был в таком возбуждении и восторге, что не замечал, как выпивал один бокал шампанского за другим, тем более что к ним с Инессой и ее отцом присоединился Монтегю с Валантеном, которые, заливаясь смехом, рассказывали, как с восторгом следили за сегидильей в исполнении Анри де Крессэ. Смеялись все: и молодые офицеры, и старый граф, и его красавица дочь.
Потом снова начались танцы. Анри уже ничего не замечал, кроме своей божественной возлюбленной. Он танцевал, как придется, но более-менее сносно, ведь страх ошибиться пропал, а вместо него появилась какая-то бесшабашная уверенность в себе, в своих силах и в том, что Инесса его, конечно же, любит.
Когда наступил новый перерыв, он предложил девушке пройтись по саду, и она, также на время позабыв об условностях, весело кивнула головой, только для вида спросив разрешения у отца.
Анри ощутил безумный восторг, когда Инесса оперлась на его руку и чуть ли не прильнула головой к его плечу. Так они прошли сотню шагов и очутились в укромном месте сада, которое было почти не освещено светом плошек и фонариков.
И тут Анри в голову пришла мысль, которую навеяли то ли винные пары, то ли былые военные похождения. Он почему-то ни с того ни с сего решил, что если не поцелует девушку сейчас же, то она сочтет его увальнем и трусом. Он вдруг повернулся лицом к ней и, обняв ее за талию, почувствовав какой стройный у нее стан. Инесса не сопротивлялась, но вдруг стала серьезной и замолчала. Анри понял, что нужно хоть что-то сказать сначала, но в голову ничего не приходило. На секунду он поднял глаза к небу и увидел, что на ночном небосводе ярко горели звезды.
– На небе так сияют звезды, но я вижу перед со бой только одну звезду, – произнес Анри и понял, что получилось глупо и пошло. Тем не менее он сжал девушку в объятиях и потянулся губами к ее губам.
Но тут произошло непредвиденное: Инесса не только не позволила себя поцеловать, но, резко с силой оттолкнув Анри, гневно воскликнула:
– Как вы смеете?! Мы видимся с вами только второй раз! – Потом юная графиня вырвалась из объятий де Крессэ и стальным голосом отчеканила: – Немедленно проводите меня к отцу.
Анри стоял, словно сраженный ударом грома. Самым ужасным было то, что он решил попытаться ее поцеловать не потому, что не мог себя сдержать и пылал каким-то чудовищным вожделением, а как раз наоборот, из-за идиотской мысли, что так нужно, чтобы не показаться глупым и наивным мальчиком!
Они вернулись на место не очень быстрыми, но все же решительными шагами. Инесса подошла к отцу и, развернувшись к Анри, вдруг промолвила бесстрастным голосом:
– Сеньор офицер, я немного устала, – а потом взяла своего отца под руку и спокойно пошла с ним в сторону стоявших неподалеку кресел.
Через четверть часа ни Инессы, ни ее отца на бале уже не было. Анри сел за стол подавленный, в полной прострации и оцепенении. Ему не хотелось ни с кем говорить. Грудь, казалось, сдавили тиски, и в голове билось: «Господи, какой я дурак! Какой я идиот! Зачем я это решил сделать? Зачем мне это понадобилось? Неужели я не видел, что эта девушка из знатного рода, олицетворение гордости и недоступности… Да, ну а эта сегидилья, этот веселый смех, эти нежные улыбки, эти искрящиеся глаза – видно, я ничего не понимаю в жизни…»
Через два дня, когда Анри решил попытать счастья и навестить дом на улице Толедо, ему открыл строгий швейцар. На вопрос о госпоже и господине Вегуэра слуга ответил, что граф плохо себя чувствует, а его дочь не принимает посетителей. То же самое молодому офицеру ответили и на следующий день, и на послеследующий. Анри попытался прийти на другой неделе, но ответ был тот же…
Горе влюбленного трудно было измерить. Он ни о чем уже не думал. Он стремился забыться, напрашиваясь на многочисленные служебные задания, но все шло как-то наперекосяк, и с поручениями он справлялся из рук вон плохо.
