Анализируя идею об изоляции и сохранении культурного наследия, норвежский ученый Томас Хюлланн-Эриксен, специалист по социальной антропологии, отмечает, что культура — не статичный объект, а процесс, а потому пределов ее развития, по сути, не существует: «Когда государство берет на себя роль гаранта культурной идентичности народа, культура определяется и кодифицируется на косном административном языке бюрократии. Она утрачивает живость, динамичность, изменчивость и многообразие, превращаясь в жесткую законченную конструкцию, которая рухнет, если вынуть из нее хоть один кирпичик»
[160]
.
Даже многие из традиций, которые мы считаем «аутентичными», связаны с культурными заимствованиями
[161]
. Так, многие иностранцы просто не могут поверить в то, что в Швеции свято соблюдается традиция в сочельник смотреть по телевизору мультфильмы про Дональда Дака, а праздник, который мы отмечаем за одиннадцать дней до Рождества, когда девушки-блондинки украшают прически зажженными свечками, связан с именем итальянской святой. Перуанский писатель Марио Варгас Льоса пишет, что многие годы изучения культуры, особенно французской, которую политики в этой стране стремятся «защитить» протекционистскими тарифами и субсидиями, привело его к следующему выводу:
Самый поразительный урок, который я усвоил… заключается в том, что для сохранения культуры ее не нужно защищать с помощью бюрократии и полиции, ограждать решетками или изолировать таможенными барьерами — в этом случае она провинциализируется и чахнет. Она должна жить свободно, быть открытой для взаимообмена с другими культурами, благодаря которому обновляется и обогащается.
Культуре, которая дала миру Монтеня и Флобера, Дебюсси и Сезанна, Родена и Марселя Карне, угрожают не динозавры из «Парка Юрского периода», а банда демагогов, говорящих о культуре так, словно это мумия, которую нельзя вынести на открытый воздух окружающего мира, потому что свобода ее погубит
[162]
.
Соприкосновение культур, вызванное глобализацией, снижает риск того, что люди могут оказаться в «ловушке» какой-то одной культуры. Возможно, ревнителям традиций будет неприятно это услышать, но многие люди мечтают освободиться от пут и стереотипов культурной среды, к которой они принадлежат. Глобализация просто необходима, чтобы избавиться от навязанных обычаем гендерных ролей, жить, руководствуясь собственными ценностями, или порвать с семейной традицией и самостоятельно выбрать профессию по душе. Примеры из других культур могут помочь людям. Элите не удастся и дальше убеждать народ, что образ жизни, который она считает правильным, — единственно возможный, если по телевизору и Интернету люди получают массу информации о бесконечном разнообразии вариантов. Политические лидеры не смогут открыто выступать за гомофобию, если им придется вести торговые переговоры с представителями других стран, не скрывающими своей нетрадиционной сексуальной ориентации. Постоянные встречи с людьми, которые думают и живут не так, как мы, — отличное противоядие от узколобости и «местечковости» мышления, чванства и самоуспокоенности.
Британский социолог Энтони Гидденс приводит пример из собственного опыта, свидетельствующий о том, как слепая приверженность установленным традициям порой подавляет личность: «Если у меня возникает мысль, что традиционная семья, возможно, все-таки наилучший вариант из всех, я вспоминаю разговор с моей двоюродной бабкой. Ее брак был рекордно долгим — они с мужем прожили вместе более шестидесяти лет. Так вот, как-то раз она сказала мне, что все эти годы была глубоко несчастлива в браке, но в те времена другого выбора у нее просто не было»
[163]
.
Не существует универсальной формулы для вычисления оптимального соотношения традиций и современности в культурной сфере. Каждый человек определяет этот баланс по-своему. В каких-то случаях это может привести к отмиранию тех или иных культурных форм. Но теперь, когда к каждой культуре получают доступ люди, для которых она не является родной, ее шансы сохраниться повышаются не из-за поддержки в силу обычая, а за счет распространения путем свободного осознанного выбора. Как заметил писатель Салман Рушди, корни — это атрибут деревьев, а не людей.
Свобода покоряет все новые рубежи
Открытость внешним влияниям способствует распространению самых привлекательных и убедительных идей. Потому-то идеи свободы и индивидуализма в период глобализации обрели такую невероятную силу. Мало что способно так вдохновить людей, как перспектива стать хозяином собственной жизни. Это стремление становится практически неодолимым, когда выясняется, что в других странах люди имеют такое право. Возможность беспрепятственно соприкасаться с новыми мыслями, образами, звуками, свобода выбора побуждает людей требовать еще более широких прав принимать решения самостоятельно. Поэтому люди, получившие свободу в экономике, начинают требовать и политической демократии, а добившись демократии, требуют неукоснительного соблюдения прав личности. Идея прав человека все больше овладевает миром. Если и можно говорить о стирании каких-то различий, то лишь в том смысле, что разные общества движутся к демократии, к тому, чтобы людям было позволено жить так, как они хотят. Единообразие заключается в том, что все больше людей получают одно и то же право — быть не такими, как другие.
«Презрение, с которым прежде относились к людям из низших каст, исчезло почти полностью. Теперь мне ясно, что все — даже неприкасаемые — такие же люди, как и я, и у них тоже есть чувство собственного достоинства. В конце концов, кровь у нас у всех одинакового цвета»
(индийский крестьянин Рам Вишал, принадлежащий к средней касте)
[164]
.
Над этим стоит призадуматься сторонникам расистской идеи о том, что некоторые народы не могут «правильно распорядиться» свободой, что на какое-то время им нужна «твердая рука» или что иностранцы не могут судить о внутренней политике того или иного государства. Если в других странах власти угнетают собственных граждан, мы не только имеем право, но, скорее, обязаны бороться с такой политикой. Представление о том, что в различных странах понятие человеческого достоинства должно трактоваться по-разному, сегодня уже кажется бесспорным. Важной вехой в этом отношении стал случай, когда испанскому прокурору удалось вынудить английские власти арестовать бывшего чилийского диктатора Аугусто Пиночета, находившегося с частным визитом в Великобритании, — пусть даже в итоге он и не предстал перед судом. Не стоит удивляться, что это решение страшно возмутило кубинского диктатора Фиделя Кастро, хотя они с Пиночетом придерживаются совершенно противоположных политических взглядов. Его разгневало то, что в мире остается все меньше безопасных мест для тиранов. Сегодня деспоты и виновники массовых убийств, которые еще десятилетие назад без помех разъезжали по свету, рискуют, выехав за рубеж, оказаться перед трибуналом для военных преступников или международным судом. Это, в свою очередь, стало вдохновляющим примером для судебных систем на уровне отдельных государств — вот наглядное свидетельство тому, что международное законодательство не подменяет, а скорее дополняет национальное. Вероятно, не за горами тот день, когда совершать преступления против человечества станет слишком опасно.
