Ффуух… Живой, зараза…
Отняв голову от груди, Мухаммад снова заметил полосу ткани на горле. Проверить рану?..
Стиснув зубы, он схватил за конец – и резко дернул. Ну?!..
Горло было белым и чистым. Ни единого следа, никакого шрама.
Так что ж ты лежишь, скотина?!..
– Что ж ты лежишь?! Вставай! Вставай, как тебя там, вставай, Тарег! Ну?!
Ничего.
И тут им овладело отчаяние. Настоящее отчаяние, такое, от которого начинает болеть в груди и хочется выть по-волчьи.
Схватившись за грудь, Мухаммад застонал и осел на пол. Прямо на мокрые, запачканные чернилами тряпки савана. Закрыл руками лицо и затих.
* * *
Тот же час на поверхности
Садун, недовольно смигивая и отворачиваясь от летящей в глаза пыли, осторожно шел к сосенке. За ним спокойно – молодец, парень! – шел Фархад. С ящиком инструментов наготове.
Оглянувшись, сабеец увидел, что за ними увязался и один айяр из Джаведовой шайки – видать, замучило любопытство: что столичным штучкам понадобилось от объеденного аждахаком тела?
Сам змей уполз. Давно. А перед тем, как уползти, долго катался по камням, взбивая тонким мерзким хвостом щебенку, выдирая когтями клочья травы. И беззвучно – для человеческого слуха – ревел от раздирающей челюсти боли. Сейчас аждахак должен был отлеживаться где-нибудь глубоко в пещере. Переваривать съеденное и восстанавливаться от ран.
– Что скажешь, мой мальчик? – холодно поинтересовался Садун, разглядывая лежавшие у деревца останки.
Разбойник за их спиной тихо помянул Предвечный огонь. Можно подумать, мелькнуло у Садуна в голове, с соседней скалы он не видел, что сделал змей с невольником-ханеттой.
От любимца аль-Амина и впрямь мало что осталось. Присев на корточки, лекарь присмотрелся к развороченной грудной клетке. Часть ребер торчала наружу. Голова оставалась на плечах – впрочем, головой это можно было назвать довольно условно: все покрывала красновато-желтая слизь из желудка змея. В отвратительном месиве холодно поблескивал металл ошейника с амулетом – Птица Варагн. Не такая сильная печать, как сигила Дауда, но аждахака обожгла сильно. Второй кругляш вместе с цепочкой провалился в разодранные легкие.
– В трахее застрял, господин, – мягко подсказал Фархад.
Садун присмотрелся и довольно улыбнулся – хороший, смышленый парнишка. Молодец.
Вооружившись ланцетом и щипцами, Садун осторожно поддел искомое – желтый неправильный костяной треугольник. И брякнул извлеченное в подставленный Фархадом тазик.
Разбойника бурно тошнило. Он стоял на четвереньках, мотал бритой головой и жалостно блевал в кусты.
На дне медного тазика поблескивал слизью длинный зуб аждахака. Садун с удовлетворением кивнул – острый. Не стертый еще. Вон даже канальцы не забились пакостью. Хороший зуб.
– Амулеты снять, господин? – все так же невозмутимо поинтересовался Фархад.
– Да, детка, – улыбнулся Садун. – Но будь осторожен – желчь и кровь аждахака ядовиты и вызывают ожоги при попадании на кожу.
– Я буду внимателен, господин, – мягко ответил юноша и забренчал инструментами.
Садун снова присмотрелся к телу и приказал:
– Слева что-то золотое блестит. Наверное, серьга. Сними ее тоже.
– Да, господин, – спокойно отозвался Фархад.
И вдруг спросил:
– Это ты сам придумал, господин?
– Как добыть зуб? – рассеянно отозвался сабеец. – Нет, мой мальчик. Парсам хорошо знакомы повадки змеев, их маги пользовались этой уловкой задолго до рождения ашшаритского пророка. В прошлые времена за зуб аждахака давали сто белых рабов, сто черных рабов, сто девственниц и сто коней.
Фархад покивал, не прекращая работать.
– А сейчас?
– А сейчас обладателя этого могущественного предмета ашшариты сжигают заживо, – тонко улыбнулся Садун.
Юноша не успел ответить – почва под ногами содрогнулась. Со скалы над головами градом посыпались камешки.
Проблевавшийся разбойник тоненько заверещал:
– Землю трясет! Уходим!
Каменное нутро Мухсина вздрогнуло снова – и Садун тем же слухом, что слышал рев аждахака, уловил – низкий-низкий гул. Словно мир сминался круговыми, мелкими складками, стремясь прочь от некоего огромного, жуткого, немыслимо мощного источника силы.
– Это землетрясение? – спросил Фархад, косясь на осыпь.
– Нет, – жестко ответил Садун. – Это Страж. Похоже, он все-таки проснулся.
* * *
Под скалой, это же самое время
Видимо, аль-Амин просидел так долго. Очень долго.
Капало с потолка.
Чпок – ха-ха-ха…
Возможно, впрочем, все это ему снилось.
Что ж теперь делать?
А что делать? Теперь все. Теперь матушка его убьет. Разорется и прогонит с глаз долой. Так опозориться… Как он покажется на глаза матери без этого гребаного нерегиля?!..
– Никуда я не пойду, – тихо проговорил он в темный воздух над темной водой.
Чпок – ха-ха-ха…
Тишина.
Чпок. Ха-ха-ха…
Шур-шур-шур… шшур. Что такое? Он же вроде тихо сидел, не шевелился…
Перед его лицом вниз по камню съезжала серебряная кисея. Шшур. Шелестя шитьем, ткань свалилась вся – по всей длине камня. И застыла маленькой блестящей волной.
Шур-шур-шур. Звяк.
И вздох.
Аль-Амин почувствовал, как у него шевелятся под чалмой волосы.
Сверху снова отчетливо брякнуло и зашуршало.
– Ааах!.. – словно кто-то набрал в грудь воздуха перед прыжком в воду.
Заледенев руками и ногами, Мухаммад обреченно поднял голову.
Наверху, на камне, уже не лежали. Там сидели.
– …Ааах! Ах! Ах!.. – и, похоже, заново учились дышать.
Как у него получилось встать, аль-Амин не помнил – пот заливал глаза, в груди колотилось.
Нерегиль и впрямь держался обеими руками за горло и хватал ртом воздух, как рыба:
– Ах… ах…
Огромные светящиеся глазищи таращились в пустоту, рот кривился и никак не мог толком ни открыться, ни закрыться, пальцы судорожно цеплялись за жесткий негнущийся ворот. Завороженный этим зрелищем, Мухаммад стоял, разинув рот и тоже вытаращившись.
Наконец, самийа справился с новообретенным дыханием, и его грудь перестала ходить ходуном. Глаза сморгнули. Рот закрылся. Пальцы разжались – и стали совершенно сознательно ощупывать горло. Глаза снова сморгнули, и в них появилось осмысленное выражение – беспокойство. По тому, как нерегиль изгибает спину и водит лопатками, аль-Амин понял – проверяет. Там ведь тоже была рана.
