– Можешь убить меня – и потом объяснять хозяевам, чье тело нужно зарыть в саду. И платить за молчание. А можешь дать мне денег, и я пригожусь получше молчащих парсов. Ибо я скажу вашим преследователям нечто, что собьет их со следа. И возьму за нужные слова меньше, чем эти проныры.
– Сколько? – вежливо поинтересовался Амаргин, не отнимая руки от оружия.
– Один ашрафи, – пожал плечами айяр.
– Ты-ыы… как вы себя называете… ашшарит? – все так же вежливо улыбнулся сумеречник.
– Да, я правоверный, – серьезно склонил бритый затылок человек.
– От тебя потребуют клятвы именем вашего бога, – Амаргин погрозился пальцем.
– Я что-нибудь придумаю, – улыбнулся в ответ айяр.
– Что? – Тонкие брови приподнялись в изумлении.
– А ты подожди и увидишь, – человек весело оскалил белые зубы.
Из-за спины хлестнул злобный резкий окрик:
– Сколько можно, Амаргин! Прикончи его и дело с концом!
Вздохнув, сумеречник соскочил с коня. И сказал стоявшему с невозмутимым видом айяру:
– Мы заключим с тобой пари, человек. Обманешь солдат – я проиграл и отдам тебе ашрафи. Не обманешь солдат – я выиграл. И ты отдашь мне свою жизнь.
– По рукам, – кивнул айяр.
И зачем-то посмотрел вниз, на свои пыльные босые ноги, стоявшие на смятом протертом коврике. А потом протянул грязную ладонь с черными обкусанными ногтями.
Амаргин пожал плечами и положил сверху свою – тонкую и золотисто-смуглую.
* * *
В ярком рассветном сиянии голые холмы казались нарядными и умытыми. Завидев длинную, с облупившейся побелкой стену и пальмовую листву над ней, конники дали шенкелей – свежие лошадки шли споро, радуясь наступающему дню.
У самых ворот расстилал молитвенный коврик какой-то попрошайка – в последнее время их развелось видимо-невидимо, как мух на базаре. Народишко нищал, пытаясь выплатить новую, «корабельную» подать, многие распродавали имущество, отсылали семью к родственникам и шли побираться в города и на большой торговый тракт.
Засыпав человека пылью, каид придержал бьющего копытом коня. Тот недовольно крутился, взбивая рыхлую землю, и грыз мундштук, пуская по уздечке слюни. Нищий, еще довольно молодой кстати, все еще стоял на коленях. Опасливо подняв голову, он поглядел на качающееся над ним шипастое стремя.
– Эй, ты! Давно здесь сидишь? – осведомился каид, разворачивая коня к сжавшемуся на коврике оборванцу.
Коврик был вытерт до ниток и изрядно поблек под солнцем.
– Со вчерашнего вечера, о господин, – да будет милостив к тебе Всевышний! – смиренно покивал бритой головой нищий.
– Тогда ты должен был видеть всех, кто проезжал мимо, о правоверный! – важно сказал каид, поднимая вверх палец.
– Да, господин, – да умножит твои года Всевышний и да пошлет тебе свои милости и умножит твое имущество!
– Ты видел отряд сумеречников верхами, числом с десяток или около того? А может, ты видел вооруженных верховых такой численности?
– А как же, видел, господин!
– Когда? – Каид аж привстал на стременах.
– Да сейчас вот и вижу! – удивленно сообщил голодранец.
– Тьфу на тебя, шайтан! – заорал каид и замахнулся плетью.
Нищий скакнул со своего коврика в сторону, уворачиваясь от удара.
Плюнув под стремя, каид раздумал бить туповатого, но правоверного ашшарита.
Побирушка на всякий случай отполз подальше от молитвенного коврика, продолжая испуганно коситься на плеть.
– Поклянись именем Всевышнего, что говоришь правду, – устало отмахнулся рукой каид.
– Клянусь именем Всевышнего, что не видел никаких сумеречников, с тех пор как сижу на этом месте, – с готовностью выпалил побирушка – и ткнул грязным пальцем в пыль перед собой.
– Возвращаемся в Харат, – устало сказал каид, натягивая поводья.
Найти сумеречников они захотели, еще чего. Да они небось в птиц или во что похуже оборотились и давно смылись, шайтановы отродья. Да и не сказать чтобы каиду особо хотелось встретиться с отрядом, оставившим от гвардейского десятка и дюжины вооруженных гулямов обгоревшие кости в оплавившемся железе.
* * *
Наблюдая поднятое копытами облако пыли, айяр улыбался.
Заслышав за спиной скрип дверей, он обернулся:
– Ну, что скажешь, самийа?
Золотистое существо мягко ступило за порог:
– Ты меня удивил, человечек.
Высокие скулы поехали еще выше – в широкой улыбке, приподнимающей и острые уши, и уголки по-кошачьему удлиненных глаз.
– Держи.
В длинных смуглых пальцах перекатывался, как у заправского фокусника, ашрафи. Блеснул и соскочил к айяру в ладонь.
Пряча золотой в кошель у пояса, человек зевнул, потягиваясь:
– А я знал, что ты согласишься.
– Почему? – поднял брови сумеречник.
И уселся на свободное место на коврике.
– А я про вас много сказок слышал – и во всех сказках вы страсть какие любопытные. Через это любопытство и прогораете, – и айяр снова блаженно потянулся, чуть не заехав рукой по вовремя пригнувшейся золотоволосой голове.
– Ашшариты рассказывают про нас сказки? – косясь на возвращающуюся над его затылком руку, поинтересовался лаонец.
– Насчет всех ашшаритов не знаю, но вот мое племя, кальб, рассказывает точно, – сказал айяр.
И встал, отряхивая с колен пыль.
– Ты бедуин?
– Ага…
– Куда собираешься теперь? Свои навряд ли тебе обрадуются – после того как ты заработал золотой…
Бедуин беспечно пожал плечами:
– Обратно в пустыню. Я скопил достаточно, чтобы жениться и купить коней и верблюдов. А вы куда пойдете? Искать будут – найдут, кто-нибудь да выдаст…
– Не будут, – усмехнулся сумеречник.
– Да ладно?
– Не будут. Вам скоро станет не до того, чтобы гоняться по дорогам за какими-то сумеречниками.
– Эй! – Бедуин плюхнулся обратно на коврик. – Ты меня подначиваешь! Ну ладно, выиграл – теперь я любопытный. Что такого должно случиться, что вас не будут искать?
Острые уши, торчащие из огненно-золотых кудряшек, снова поехали наверх – самийа улыбнулся. И сказал:
– В этом саду остановился на ночь гонец барида – думал, доберется до Харата к вечеру, да конь подвел. Пришлось оставаться ночевать.
– Что-то они разъездились, эти гонцы барида… – покосился на сумеречника айяр.
– Вот-вот, – вежливо подтвердил самийа. – А поскольку мы, сумеречники, действительно крайне любопытные существа, то мы залезли к нему в сумку. И прочитали фирман, который он везет.
