Вдруг кот вскинул маленький треугольный подбородок, прислушиваясь к звукам сверху:
– Ну-ка подожди, Полдореа…
В самом деле, где-то далеко хлопнула дверь. Потом еще одна, ближе. Загрохотала прихлопнутая решетка. И стал различаться звук многих шагов – уверенных, четких.
– Хм, – протянул кот, – не ожидал я от них такой прыти… выходит, пока я тут с тобой возился, они уже вошли в город…
Зеленые светящиеся глаза Имруулькайса уставились на нерегиля:
– Ну вот, Полдореа. Пока ты тут воду хлебал и крошками давился, твоя самая главная новость сама сюда приперлась, моего объявления не дожидаясь. Аль-Мамун, как только получил известие о победе, кинулся с двумя сотнями конных сюда, в Харат. Чего ради, спрашиваешь? Да, Полдореа, усохли все-таки твои мозги здесь. Помчался в Харат, чтобы тебя, кокосину, лично из ямы вытащить!
Приближающийся грохот усиливался – бух! Бах! Лязгало железо, стучали сапоги, взлаивали отдающие приказы голоса.
– Чего ты? Чего хмуришься, Полдореа, тебе что, без цепей жить уже невмоготу, привык слишком? Что-о?!.. Что значит аль-Мамун не имеет права на престол?! Ты чего несешь, Тарег, ты что?!..
Бряканье, лязг и скрип двери над самой головой заставили обоих вскинуться.
В башенной комнате зашуршали шаги. Звякали кольчужные кольца.
– О Всевышний… – тихо пробормотал глубокий мужской голос.
Стражник, вошедший следом, скорбно бубнил и звякал ключами:
– Вот, пожалуйте, господин, пожалуйте… Вот здесь вот эта беспримерная жестокость и вершилась до сих пор – да проклянет Всевышний тех, кто называет себя правоверным после этого! Слыханное ли дело, так мучить живое существо – а ведь, рассказывают, за единую овечку праведный халиф Умар держал ответ перед Всевышним! Несчастному узнику добрые люди пытались риса да фруктов пронести – так что вы думаете, схватили и велели палками бить. Эх, страшная, страшная была у нас здесь служба, почтеннейший, да простит и не поставит нам ее в вину Милостивый, Прощающий…
Бормотание стражника приблизилось вместе с осторожными шагами множества людей. На светлое солнечное пятно в устье колодца легли человеческие тени. Показался черный очерк увенчанной шлемом головы – кто-то, судя по кожаному скрипу и звякам, присел у края ямы и заглядывал вниз.
– Господин нерегиль! Господин нерегиль! Вы живы?
Имруулькайс мрачно глядел на сидевшего у стены Тарега. Тот молчал, кроша в скрючивающихся пальцах недоеденный хлеб. И стискивал зубы так, что ходили ходуном желваки под впалыми щеками.
– Господин нерегиль?.. Не отвечает… И не видно ничего… Похоже, лежит без сознания. Отпирайте решетку!
Наверху завозились с оглушающим скрежетом и звоном.
Кот еще раз смерил нерегиля взглядом. Того ощутимо потряхивало от злости. Даже под слоем грязи на коже было видно, как заволакивается темной тучей ярости лицо. Джинн холодно заметил:
– Я, конечно, знал, что ты безумен, Полдореа, но не знал, что до такой степени. Вишь ты, аль-Мамуну он служить не будет! Гордыня у тебя, я смотрю, а не голодуха мозги перекашивает…
Засов решетки, видно, заплыл ржавчиной за полтора года – наверху с руганью принялись долбить по концу железного штыря, пытаясь выбить его из заушин. Гулкие удары отдавали вверх, опадая в колодец глуховатым эхом.
Поднимаясь на лапы, джинн свирепо прошипел:
– Что, говоришь? Не гордыня? А что, позвольте спросить? Ах, ты о Юмагас с мальчиком думаешь? И что, как ты им из тюрьмы поможешь?
Наверху снова закричали, требуя молот побольше – засов не поддавался.
– Так! – сердито мявкнул кот. – Слушай меня внимательно! Помнишь, что случилось, когда ты в прошлый раз даму в беде спасал? Правильно! Ты умудрился убить единственного приличного человека во всем халифате! Ты убил Али ар-Рида! Помнишь такого?!..
На засов обрушился новый, еще более сильный и громкий удар. Кот аж подскочил от неожиданности. И снова прошипел:
– Ну?! Тебе мало, дурачина? Что?! Аль-Мамун прикажет их убить? Ты с ума сошел? Ах, уже видел, как братья сестру не пощадили? Что?.. Юмагас с мальчиком нужно бежать? Конечно, я передам Хафсу! Конечно, я сделаю все, что в моих силах, Полдореа! Но ведь дворцовые сумеречники под замком сидят! Прям как ты!
Грохот наверху стал непрерывным и оглушающим. Джинн в ужасе прижал уши и жалобно замяукал:
– Полдореа, я все понял, все сделаю, но Хварной молю, прекрати кобениться, присягни аль-Мамуну! Ты ж у них в руках щас окажешься – а если на дыбу вздернут? И ведь в своем праве будут! Кокосина, не лезь на рожон, слышишь?.. Присягни добром, ведь на пытки возьмут, душу вытрясут!
Сверху донесся резкий звук удара – и следом бряканье и звон покатившейся по камню железяки. Засов выбили.
– Ну? – мрачно переспросил джинн.
Нерегиль упрямо помотал патлатой головой.
Имруулькайс горько сказал:
– Прощай, Полдореа.
И силуэт большого черного кота развеялся в темноте ямы.
С режущим уши скрежетом раскрылась наверху решетка. Звучным голосом кто-то отдавал приказы:
– Давайте сюда лестницу! И фонарь, а то не видно ничего! И напильник – цепи проще будет распилить, чем расклепывать! Вот сволочи, это ж надо такое в четвертом веке от возглашения откровения устроить, кафиры, язычники, установления шарийа для них не писаны…
Кусая губы, Тарег смотрел на свои сжимающиеся кулаки. Ногти больно вонзились в ладони, но он продолжал стискивать пальцы.
– Не стану, – пробормотал он, вскидывая голову.
В колодец опускалась корявая, из прутьев связанная лестница.
– Не буду…
Его всего трясло.
– Похоже, Единый, у Твоего мира вывернулся сустав, – прошипел нерегиль, глядя в колышущийся наверху свет. – Страной правит извращенец, его свергает убийца-чернокнижник… Твой мир никуда не годится, Единый, – и я рад, что ему недолго осталось. Это будет заслуженный конец для такого ублюдочного творения…
Солнце мигнуло и ослепительно вспыхнуло в нагруднике склонившегося над колодцем воина.
От жгучей боли в глазах Тарег вскрикнул – и потерял сознание, со звяканьем железа обвалившись на пол.
* * *
Неделя с лишним спустя
По крыше айвана молотил дождь. С карниза лило так сильно, что даже ветер не мог разбить на капли эту прозрачную, рвущуюся вниз струями завесу. На гладкие полированные доски пола текло, и аль-Мамуну уже дважды приходилось пересаживаться вглубь террасы.
Невольники перетаскивали подушки и жаровню. Абдаллах поплотнее запахивал стеганый халат и протягивал руки к тлеющим угольям. Ни плотные чулки, ни туфли, ни верблюжье одеяло не спасали от холода. Да что ж это за лето такое, о Всевышний…
