– Прав, конечно.
– Тогда давай я сгоняю за квартой эля, а потом мы сыграем еще. Как ты смотришь на такой вариант?
Я нашел в кармане мятую пятерку и отдал ему. Он приложил ко лбу два пальца, пародируя военное приветствие, и направился в корейский продуктовый магазин через дорогу. Я наблюдал за его легкой непринужденной походкой; длинными руками он размахивал в такт шагам. На нем был матросский бушлат и сильно линялые джинсы. На ногах – высокие баскетбольные кроссовки. Ему как минимум перевалило за шестьдесят лет, но он перебегал Девятую авеню, словно лихой мальчишка.
И я вдруг поймал себя на мысли, что, может, именно Барри нашел в жизни правильный путь. Держись пива и эля, заходи иногда на встречи АА, чтобы угоститься дармовым кофе и насладиться обществом, играй себе в шахматы, а окажешься на мели, всегда сможешь стрельнуть у кого-нибудь пару баксов.
Да, конечно. И проведи всю жизнь, сидя на ящике из-под молочных бутылок. До чего же я довел себя, если даже Барри казался мне образцом, достойным подражания? Но тут я невольно рассмеялся, распознав истинный мотив за этими нелепыми мыслями. Еще одна скрытая песня сирен, манивших к радостям алкоголя. Их зов был непрестанным и принимал самые изощренные формы. По какой бы улице ты ни шел, соблазн поджидал за каждым углом, готовый застать врасплох и ухватить цепкими лапами. И этому не было конца. Ты мог заработать миллион долларов, получить Нобелевскую премию, выиграть конкурс красоты, и все равно, проходя мимо очередного бара, начинал думать, что сидящие за стойкой забулдыги знают какую-то недоступную тебе тайну. Потому что они могли спокойно выпивать, а ты – нет. Неужели они все заблуждались? Возможно ли такое?
Барри вернулся с квартой старого английского эля. Бутылку ему завернули в коричневый бумажный пакет. Он открутил пробку и стал пить, не доставая бутылки из пакета. Потом сказал, что теперь я должен сыграть черными, но он может великодушно снова отдать мне белые, если я захочу. Но я отказался. Шахмат с меня на сегодня оказалось довольно.
– Как я понимаю, в тебе нет настоящей любви к игре. Ты ее не чувствуешь. – А потом Барри добавил загадочную фразу: – Хотя, казалось бы, должен чувствовать, как никто.
– Почему ты так считаешь?
– Это игра ума прежде всего, стратегия и тактика, сечешь? Разве не похоже на работу сыщика? Просчитывать варианты, думать, как поступишь ты, если преступник сделает определенный ход. Ты ведь служил в полиции, верно?
– У тебя хорошая память.
– Нет, просто мы уже многие годы живем в этом месте. Было бы удивительно, если бы мы с тобой не знали друг друга. Но, думаю, я бы в любом случае догадался, что ты коп. По твоим замашкам. Тебя интересует Джордж?
Я кивнул и сказал:
– Видел тебя по телевизору.
– Вот дьявол! – воскликнул он. – Интересно, есть в этом городе хоть одна душа, не видевшая меня по «ящику»?
Он вздохнул, помотал головой и снова угостился из бутылки со старым английским элем.
– Сколько у нас сейчас каналов? Шестьдесят? Даже семьдесят, если у тебя есть кабельное телевидение. Но почему-то все смотрели Седьмой канал, если каждый видел Барри на экране. Все видели, кроме меня самого. Клянусь, я, должно быть, единственный человек во всем Нью-Йорке, который не смотрел треклятую передачу!
Мы поговорили о Джордже, и я вскоре понял, что получаю в повторе ту самую телевизионную версию, которую уже видели все: «Джордж Садецки, каким я его знаю». А потому решил переключить разговор на Хольцмана и спросил, что Барри знает об убитом.
– Ты здесь живешь, – сказал я. – Держишь глаза и уши открытыми. Ты должен был встречать поблизости Глена Хольцмана.
– Нет, я так не думаю, – ответил он. – Не припомню ни одной встречи с ним. Видел его фотки в газете, но не узнал. Жуткое дело, верно? Молодой способный мужчина. Вся жизнь впереди.
– А что о нем болтают на улицах?
– Как я и сказал. Все твердят, какой он был молодой и как ужасно погиб. А что еще им говорить?
– Зависит от того, знали ли его в округе.
– Да откуда же им его знать, приятель? Он ведь не жил здесь.
– Как раз здесь-то он и жил, – сказал я. – Ты прямо отсюда можешь видеть его дом.
Барри устроил целый спектакль, когда всматривался по направлению, куда указывал мой палец – в сторону верхних этажей башни Хольцмана.
– Верно, – сказал он. – Он жил на сороковом этаже.
«На двадцать восьмом», – мысленно поправил я.
– Там у них на верхотуре – другая страна, – продолжал он. – Человек только и знал, что путешествовал с сорокового этажа в том доме на сороковой этаж в другом, где располагалась его фирма. А мы с тобой торчим на улице. Для таких, как он, улица была пространством, которое он пересекал дважды в день, чтобы попасть с одного сорокового этажа на другой сороковой этаж.
– Но он оказался на улице в четверг неделю назад.
– Чтобы подышать воздухом, как говорят.
– А так говорят?
– Да, только это бессмыслица. Кажись, у него достаточно свежего воздуха и на своем сороковом этаже. Я даже думаю, что там вообще больше ничего нет, кроме сплошного воздуха, верно?
– Так что его привело на улицу?
– Может, это судьба. Ты веришь в судьбу?
– Не знаю.
– Человек должен верить хоть во что-то, – назидательно сказал Барри. – Вот я, например… Я верю. Верю, что сейчас выпью. – И он приложился к бутылке, после чего смачно причмокнул. – Слушай, это, конечно, отпад, что кто-то может вообще не пить. Но ты уверен, что не хочешь хоть ненадолго снова попробовать это дело на вкус?
– Не сегодня. А что помимо Судьбы и свежего воздуха могло привести Хольцмана на Одиннадцатую авеню?
– Говорю же, я совсем не знал его.
– Зато авеню тебе хорошо знакома.
– Одиннадцатая? Конечно, я знаю, где это.
– Ты когда-нибудь бывал у Джорджа в комнате?
– Даже не подозревал, что она у него есть до прошлой недели. Есть, думал, у него какой-то угол, чтобы хранить свое барахло, но где именно… А что до Одиннадцатой авеню, то мне там особо делать нечего.
– То есть ты не меняешь там тормозные колодки на своей машине?
Он звучно расхохотался. Хмель постепенно ударял ему в голову.
– Нет, с тормозами у меня всегда полный порядок. Может, стоит покрышки поменять, это да. – Он еще отпил английского эля, но на этот раз вытащил бутылку до половины из пакета и посмотрел на этикетку поверх стекол очков. – Понимаешь теперь? Пиво и солодовый эль для меня пойло в самый раз. А от вина и виски я болею. Было время, я мог лакать любое крепкое спиртное, и хоть бы что. Но те деньки давно миновали.
– Да, ты говорил об этом.
– Я, конечно, могу и травки покурить иногда, если достается. Но специально я ее не ищу. Приятель дает тебе косячок, предлагает заценить кайф. Ты же не станешь ему отказывать? Надо соблюдать приличия.
