– Хочешь, чтобы я позвонила позже?
– Нет, – ответил я. – Давай поговорим сейчас.
– Ты уверен? – все еще колебалась она. – Потому что нет никакой срочности, если только не считать того, что с недавних пор для меня вдруг все стало срочным. Вчера я пережила то, что можно назвать озарением. Вскоре после твоего отъезда. Хотела позвонить тебе сразу же, но решила все обдумать ночью и посмотреть, останутся ли те же мысли при мне утром.
– И они остались?
– Да. И мне очень хочется ими поделиться, потому что в какой-то степени это тебя касается тоже.
– Рассказывай.
– Я не собираюсь больше совершать самоубийство, – заявила она. – И револьвер, который ты мне достал, не пригодится.
– Вот это новость!
– Да! Хочешь знать, как это произошло? Когда ты ушел, я посмотрелась в зеркало, и даже не поверила, до чего паршиво я выглядела. Но я подумала: ну и что с того? С этим можно смириться. И внезапно до меня дошло: жить можно продолжать, смирившись с чем угодно! Жить столько, сколько отпущено. Ничего поделать я уже не могу, но продолжу жить назло всему. Я вытерплю. Это и стало для меня элементом новизны, – объясняла она. – Есть вещи, которые я не в состоянии контролировать, как, например, боль или моя внешность, или уж нечто совсем нестерпимое, как тот факт, что мне не выбраться из этой переделки живой. Револьвер дал мне видимость контроля. Если бы стало совсем невмоготу, у меня существовала возможность нажать на спуск. Но кто сказал, что я должна все держать под контролем? И вообще, кто из нас полностью сам регулирует все в своей жизни, в конце-то концов? И черт возьми, я вполне могу потерпеть боль. Она ведь тоже имеет пределы. Тебе никогда не бывает больнее, чем ты можешь реально вынести. Я слышала это от многих.
– Да, такое мнение распространено.
– И знаешь, что я внезапно поняла? Я не хочу ничего упустить. В этом ведь и заключается смысл трезвого образа жизни. Ты перестаешь упускать моменты своей жизни. Поэтому я бы желала теперь оставаться здесь до конца. Смерть – тоже опыт, я и его хочу приобрести. Когда-то твердила: хочу, чтобы смерть застала меня неожиданно. Инсульт, инфаркт, причем желательно во сне, и я тогда даже не узнаю, что со мной произошло. Но в итоге я поняла, что вовсе не хочу этого. Пусть у меня останется время осознать происходящее. Уйди я неожиданно, и я бы не смогла убедиться, что мои вещи останутся в наследство тем, кому мне хотелось бы. Кстати, не забудь заехать за подставкой.
– Я помню об этом.
– Так что мне осталось только еще раз поблагодарить тебя за оружие, – сказала она. – Потому что револьвер все еще мне нужен, чтобы знать, насколько я в нем не нуждаюсь. Понимаю, это звучит бессмыслицей…
– Нет, ты очень ясно все мне растолковала.
– Правда? Иногда сама удивляюсь. Сказать, о чем думала вчера, ложась в постель? Меня снедало опасение, что даже свою смерть я сумею испоганить. Сделаю все не так. А потом пришла мысль: да о чем ты беспокоишься? Последние идиоты, законченные неудачники отлично справляются. Неужели это так сложно? Уж если моя мамочка сумела умереть достойно, то всякий сможет.
– Ты сумасшедшая, – сказал я. – Хотя тебе это прекрасно известно.
Когда я вошел в спальню, Элейн сидела на вращающемся стуле перед туалетным столиком и смотрелась в зеркало. Потом повернулась ко мне.
– Это была Джен, – сказал я.
– Знаю.
– Даже не понимаю, как она сумела сюда дозвониться. А спросить забыл. Не думаю, что давал ей твой номер.
– У тебя наверняка включена переадресация звонков.
– Может быть. Хотя я вроде бы не активировал ее вчера.
– И не нужно было. Ты не отключал ее с позапрошлой ночи.
– О господи! – удивился я. – Ты не шутишь?
– Нисколько.
Я постарался вспомнить.
– Да, так и есть. Я не отключал эту функцию аппарата.
– Вчера утром она тоже звонила.
– Звонила сюда? Потому что на стойке меня ждало сообщение от нее, когда я вернулся в отель.
– Разумеется. То сообщение продиктовала я сама: «Позвоните Джен Кин». Номера она не оставила, но я заключила, что он тебе известен.
– Разумеется, известен.
– Ах, вот как? Даже разумеется!
Она встала со стула и подошла к окну. Оно выходит на восток к реке, но вид лучше из гостиной.
– Ты же помнишь Джен, – сказал я. – Вы с ней познакомились в Сохо.
– Еще бы мне ее не помнить! Твою давнюю любовь.
– Что было, то было.
Она снова повернулась ко мне, но теперь с искаженным злобой лицом:
– Будь ты проклят!
– В чем дело?
– Я опасалась, что разговор на эту тему произойдет у нас прошлым вечером, – сказала она. – Думала, для этого ты и хотел приехать. Чтобы обсудить все. У меня нет никакого желания тебя выслушивать, но ничего не поделаешь: давай выкладывай все начистоту.
– Что ты имеешь в виду?
– Джен Кин, – сказала она, четко произнося каждый слог. – Ты сошелся с ней снова, не так ли? У тебя разгорелся новый роман с бывшей возлюбленной, верно? Твои чувства к ней до сих пор не остыли!
– Иисусе!
– Я не собиралась заводить этот разговор, – продолжала она. – Клянусь, не собиралась. Но так уж сложились обстоятельства. Скажи только, как нам жить дальше? Или сделай вид, что ничего не происходит. Будешь мне лгать?
– Джен умирает, – сказал я. – Ее скоро не станет. Ее пожирает рак поджелудочной железы. Ей осталось несколько месяцев. Врачи дали год, но большая его часть уже позади. Она позвонила мне пару месяцев назад. Примерно в то время, когда убили Глена Хольцмана. Сказала, что умирает, и попросила об одолжении. Ей понадобилось оружие. Чтобы она смогла застрелиться, если боль станет невыносимой. И она позвонила мне вчера, потому что хотела оставить мне в наследство одну из своих работ. Начала распределять имущество, чтобы вещи достались тем, кому ей хотелось их передать. А я вчера же отправился к ней на квартиру, чтобы забрать одну из ее ранних скульптур в бронзе. Так что, насколько я понял, в ее распоряжении совсем мало времени. Сейчас она позвонила и сообщила, что не вложит дуло в рот и не размажет мозги по стене. Она решила умереть естественным образом, а мне объяснила, зачем ей это нужно и как к ней пришло такое решение. – Да, – сказал я, – мы с ней стали встречаться опять, но не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. И конечно, никакой любовной связи между нами больше не было. Я люблю ее, она мне дорога как хороший друг, но не как любовница.
– По-настоящему я влюблен только в тебя, – сказал я потом. – Ты единственная и неповторимая. В своей жизни я серьезно любил только тебя и продолжаю любить.
– Я чувствую себя круглой дурой, – грустно усмехнулась Элейн.
