И не только она одна это чувствовала. Луиза Мэй Олкотт познакомила мистера Энглеторпа с Ральфом Уолдо Эмерсоном, жившим чуть ниже по холму. Знаменитый (и крайне вспыльчивый) писатель-трансценденталист с первого взгляда проникся расположением к высокому худому ученому, окружившему себя всевозможными птицами и зверями. Они вдвоем частенько отправлялись на долгие прогулки вокруг озера Уолден-Понд. Эмерсон, в то время уже пожилой человек, детьми не интересовался, так что Эмму, к ее негодованию, на вылазки обычно не брали.
В начале необычно теплого марта, когда сбитые с толку хризантемы в саду Конкорда прежде времени выпустили бутоны, принес присягу новый президент. А через неделю пошел снег и, к ужасу Элизабет, все бутоны померзли.
– Просто ужасно, – сетовала она. – Ужасно, ужасно!
Месяцем позже, дождливым апрельским утром, молочник помимо молока принес известия, что конфедераты осадили форт Самтер. Началась война между штатами.
Вокруг Энглеторпов мужчины поголовно вступали в армию добровольцами, покидая семьи – память об отгремевшей три поколения назад войне за независимость еще жила в окрестных деревнях и селениях. Стук сапог местных ополченцев доносился даже до тишины кабинета – новопостроенные казармы находились выше по холму. Сперва мистер Энглеторп жадно набрасывался на газеты, но по мере того, как война затягивалась сперва на все лето, а потом и на осень, он снова с головой погрузился в изучение трав.
– От всего происходящего мои труды становятся только важнее. Если эта страна твердо вознамерилась уничтожить сама себя, мы хотя бы должны знать, что именно уничтожаем.
– А вы запишетесь в добровольцы? – спросила Эмма.
– Человек может делать лишь то, к чему предназначен и для чего он создан, – ответил мистер Энглеторп. – А прямо сейчас я предназначен слышать гром сапог и размышлять о природной воинственности людского рода – а потом возвратиться к своим занятиям. Разве ты хотела бы, чтобы меня разнес в клочки свежеиспеченный выпускник военной академии, имеющий лишь самое смутное представление, за что вообще сражается? Я бы предпочел показать, что этот юнец по прямой линии происходит от обезьян.
– Но мы не обезьяны, отец, – заметила Эмма.
– Ты совершенно права, – согласился он. – Однако из кожи вон лезем, чтобы доказать обратное.
– Нет, я бы не хотела, чтобы вы погибли ради этого, – сказала Эмма, держа его за руку.
Одно время года сменялось другим, война все не кончалась. Хотя Элизабет умоляла подругу одуматься, Луиза Мэй Олкотт покинула Конкорд, чтобы работать в военном госпитале в Вашингтоне. Лишившись дружеского общения, Элизабет всю себя посвятила саду. Стараясь забыть о трагедии с хризантемами, она выращивала овощи и продавала их по выходным на местном рынке.
Странно, как оно все обернулось. Вот для чего она оставила море – не для уходящих вдаль просторов запада, а ради пологих склонов, тонкого слоя плодородной земли и короткого лета Новой Англии. В каком-то отношении это был компромисс. Во втором браке внутри нее словно что-то окаменело. Она была счастливее, чем когда-либо, и все же не могла отделаться от ощущения, будто потеряла то, для чего была предназначена. Она так и не проехала через Камберлендский перевал к пограничным территориям. Не видела выбоин, оставленных на склонах колесами фургона. Она обосновалась здесь, зажила этой жизнью – и жизнью очень хорошей. Новый муж был чудесным человеком, пусть и неисправимым чудаком, и мало-помалу приучился по вечерам смотреть на нее не как на образец из своей коллекции, а так, как пристало мужу глядеть на жену. И все же детей у нее больше не было.
Через год упорных трудов мистер Энглеторп был не ближе к окончанию книги, чем в самом начале. Эмерсон написал каким-то друзьям из Национальной академии наук и договорился, что Энглеторп прочтет ознакомительную лекцию о доказательствах естественного отбора в Северной Америке.
Академия старалась проводить регулярные заседания, несмотря на то, что всеобщее внимание теперь было приковано не к теории происхождения видов, а к печатающимся во всех газетах жутким иллюстрациям – грудам мертвых тел на мерзлых полях Флориды. Хотя на самом деле – даже успокоительно было вести в такой атмосфере долгие дебаты и старательно прослеживать длинный ряд наследственности от зарождения жизни до наших дней. Как будто если уделить должное внимание обезьяноподобным предкам человека, то нынешняя война станет менее ужасным, более обыденным событием, не выльется в окончательный крах современной цивилизации – исход, которого все высокоученые мужи Академии втайне страшились.
За неделю до поездки мистер Энглеторп предложил взять Эмму с собой.
– Меня? – поразилась девочка.
– Это столько же твоя книга, сколь и моя.
И когда он это произнес, Эмма впервые поняла симбиотические отношения причины и следствия – что связь меж ними не односторонняя и выражается не только во влиянии на нее нового отца, на которого она привыкла смотреть как на человека, от природы наделенного любовью к тропам истории. Дар влияния обитал и в ней самой – она тоже наделена властью изменять ход времен, ее руки могут создавать что-то важное, писать то, что привлечет внимание других людей.
Весь путь из Бостона в Филадельфию они проделали в купе первого класса. Какой-то проводник угостил девочку конфетами, другой принес ей теплые полотенца во второй половине дня, когда клубы бьющего в окно паровозного дыма уже угрожали спровоцировать у нее очередную мигрень. Мистер Энглеторп в щегольском дорожном костюме выглядел безупречно: усы расчесаны и нафабрены, рука покоится на рукояти изящной трости.
В какой-то момент Эмма глянула новому отцу прямо в глаза.
– Вы сказали мистеру Агассису, что я не хочу учиться у него в школе.
Лицо мистер Энглеторпа заледенело. Он провел пальцем по усам, внимательно посмотрел на нее и отвернулся к окну.
– Ты жалеешь, что не попала туда? – наконец спросил он.
– Вы мне солгали. Почему вы не хотели, чтобы я туда ходила?
– Разве ты можешь меня упрекнуть? Агассис закоснел в своей слепоте. Благослови его Господь – но ты слишком ценна и для меня, и для нашего дела, чтобы приносить тебя в жертву подобному эгоизму.
– Нашему делу? – Эмма так и пылала. Ужасно хотелось закатить ему оплеуху, но она не знала как.
– Да, – подтвердил он. – Ты знаешь, я с первой же встречи полюбил тебя, как родное дитя, и всегда к тебе относился, как к собственной дочери – однако любовь не затуманила мое суждение о твоих великих талантах. Ты стала мне дочерью и ученицей, но помимо этого ты – будущее науки в нашей стране.
Глаза у Эммы сверкали. Она не знала, что делать. Выскочить из поезда? Обнять этого невыносимого человека? Она ограничилась тем, что щелкнула языком. Мистер Энглеторп растерянно уставился на нее, потом расхохотался.
– Погоди, покуда они увидят тебя, – заявил он, легонько похлопывая тростью по коленям девочки. – Все эти академики встанут пред тобой в тупик, как когда-то встал я. Там – твое будущее.
