– Он научил меня тому, как важна семья. В смысле – наши предки. Наше имя. Терхо Спивет.
Ведущий улыбнулся. Видно было, что он в упор не понимает, о чем это я.
– Мой прапрадед был родом из Финляндии, так что просто чудо, что он проделал весь этот путь до Монтаны и женился на моей прапрабабушке, когда она участвовала в экспедиции в Вайоминге.
– Вайоминг? Мне казалось, ты из Монтаны.
– Ну да. То есть люди же переезжают с места на место.
Мистер Эйшнер заглянул в свои записи.
– Так вот… подрастая на этом ранчо, среди скота, овец и всего такого прочего – скажи на милость, как же тебя занесло в область научной иллюстрации? Ничего дальше от дойки коров и придумать нельзя.
– Ну, просто моя мать… – Я умолк.
– Мои соболезнования, – вставил он.
– Спасибо, – поблагодарил я, заливаясь краской. – У моей матери было хобби – она коллекционировала жуков. Ну, я и стал их зарисовывать. Но моя прапрабабушка была первой женщиной-геологом во всей стране. Так что, наверное, это у меня в крови.
– В крови, а? – повторил мистер Эйшнер. – Так ты всегда хотел стать маленьким картоделом?..
Маленький картодел?! Да такого и слова-то нет!
– Не знаю, – сказал я. – А вот вы всегда хотели стать телеведущим?
Мистер Эйшнер засмеялся.
– Нет, нет! Я собирался, как вырасту, стать звездой кантри-музыки. – Он даже начал напевать: – «Эй, крошка…»
Я не отреагировал, и он остановился, перебирая свои записки.
– Знаешь, один из вопросов, что мы собираемся всем задавать в ближайшие пару дней, состоит вот в чем: откуда берется одаренность? Это какая-то особая предрасположенность в мозгу – или тебя кто-то научил?
– Мне кажется, мы все рождаемся с уже готовой картой мира в мозгу, – сказал я.
– Что ж, пожалуй, это было бы очень удобно, только не рассказывай компаниям по выпуску навигаторов, – засмеялся мистер Эйшнер. – Хотя, думаю, точнее было бы сказать, что некоторые из нас рождаются с уже готовой картой мира в голове – и моя жена явно к ним не принадлежит. Кстати, коли уж зашел разговор, я принес сюда пару твоих карт. – Он развернул карту на столе и показал ее камере. – И вот эта… карта парков округа Колумбия?
– Да. И Северной Виргинии.
{192}
– Ну, во-первых, потрясающая работа. Просто и элегантно.
– Спасибо.
– Вот я смотрю на эту карту и говорю себе: «Ага! В центре Вашингтона целых пятьдесят парков!» – и сразу начинаю глядеть на это место немножко иначе, что, полагаю, и было твоей целью. Но вот в чем состоит мой вопрос – как именно ты приходишь к решению сделать что-нибудь в таком роде? Я имею в виду, вот у меня мозг просто не работает в эту сторону. Да я и по дороге в студию-то заблудиться могу.
Он засмеялся. Я попытался засмеяться вместе с ним.
– Сам не знаю, – ответил я. – Я это не воспринимаю как что-то такое, что я делаю. Просто весь мир – он снаружи, а я стараюсь увидеть его. Мир уже сделал за меня всю работу. Все закономерности и узоры уже в нем, а я вижу карту в голове, а потом просто зарисовываю ее.
– Какие мудрые слова для столь юного школяра. Нам всем повезло, что будущее мира лежит именно на твоих плечах.
Меня вдруг начало клонить в сон.
– Чуть позже в нашей программе мы встретимся с доктором Ферраро и обсудим с ней ее открытия, сделанные при исследовании МРТ одаренных детей. Не сомневаюсь, ей захочется заглянуть тебе в мозг и отыскать там карту, о которой ты говоришь.
…После интервью на Си-эн-эн я съел пончик за кулисами, пока Джибсен договаривался с доктором Ферраро об МРТ на следующий день. Потом я поговорил с каким-то симпатичным дядькой в наушниках, как управлять телесуфлером. Потом пришел мистер Эйшнер и взъерошил мне волосы на затылке – только они не ерошились, такую уйму геля для укладки на них потратили.
– Захочешь как-нибудь познакомиться с моими детьми, звони, – сказал он.
Остаток дня прошел в сплошной суматохе. Я дал еще четыре интервью на телевидении. Стимпсон возил нас по всему Вашингтону, а потом еще в студию Северной Виргинии.
На обратном пути в город мы уже все совершенно выдохлись, даже Стимпсон – он прекратил подмигивать несколько часов назад.
– Добро пожаловать в наш штат, – объявил он, когда мы переехали Потомак. – Где им тебя всегда мало, даже когда тебя более чем достаточно.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил меня Джибсен, не обращая на него внимания. – Ну все, на сегодня осталось только одно. Снимки для журнала. Ты попадешь на обложку следующего месяца. У нас уже есть кое-какие идеи для статьи, но мне бы хотелось дать тебе шанс тоже внести свой вклад. Ты бы где хотел сниматься?
Где бы я хотел сняться? В каком-то смысле это был вопрос мечты. Но очень трудный вопрос. По сути дела, Джибсен спрашивал: из всех мест мира, где именно ты хотел бы запечатлеть свой образ на фотографии, наиболее полно отражающей твои надежды, и мечты, и архитектуру твоих взглядов на жизнь? Мне даже немного захотелось полететь домой, сняться на фоне забора, или в кабинете доктора Клэр, или на лестнице, ведущей к чердачному логову Лейтона. Только ведь я не в Монтане. Я кружу в колесе самопрезентаций.
– А как насчет Зала птиц округа Колумбия? – спросил я. – На фоне домового воробья?
– Блестящая идея! – просиял Джибсен. – Понял, понял. Воробей. Тонко и гениально. Куда лучше всего, что могли бы придумать мы. Вот за что мы тебя ценим.
Я поднял голову и поймал на себе взгляд Стимпсона.
– Отличный выбор, – похвалил он. – Только пташка-то из клетки упорхнула.
Пока мы ждали фотографов в вестибюле музея естественной истории, произошла забавная штука: музей взял и закрылся. Все дружно потянулись к парадному входу. Я покосился на Джибсена, но он и внимания не обратил, так что мы остались на месте.
{193}
