Но даже если допустить, что осадившие Храм воины сумели прорваться через ворота и оказаться в нефе, где каждый из гостей священной обители должен пройти ритуальное очищение… Даже если допустить это, все равно — доступ в главную галерею-щупальце преграждался каменной стеной, поднимавшейся и опускавшейся при помощи тайного механизма. Таким образом, восставшим оставалось бы прорываться в сердце Храма по узким ходам, идущим параллельно главной галерее на высоте более десятка анниев. А как защищаются узкие ходы и переходы, известно на примере Этерианы…
Но здесь, в Первом, сардонаров ожидали отнюдь не жалкие муниципальные стражники и перепуганные заседатели городского Собрания, которых можно резать, как убойный скот. Общий гарнизон Храма достигал полутора тысяч Ревнителей и Субревнителей, а при необходимости почти каждый из девяти сотен жрецов Благолепия мог взяться за оружие, которым они владели с ненамного меньшим искусством, нежели братья ордена.
И эту твердыню, царившую над миром вот уже около пятнадцати веков, Акил собирался взять за ОДНО УТРО.
Как?
Большинство из пятнадцати тысяч сардонаров, осадивших Храм, даже не задумывалось об этом. Вера в своих вождей превышала сомнения в собственных силах и принижала истинные возможности Ревнителей, некогда непререкаемо грозные. Впрочем, Акил был в самом деле грамотным военным. Справедливо сочтя, что нет смысла осаждать все восемнадцать порталов, ведущих в Храм, — банально не хватит сил и средств, он поставил контрольные посты у шестнадцати въездов в Первый, придав каждому из постов по крепкому отряду ветеранов. Это было необходимо, потому что эти посты состояли большей частью из горожан-ополченцев, лишь недавно примкнувших к сардонарам и не очень уверенно владевших оружием. Основные же силы, наиболее обученные воины общей численностью в шесть тысяч человек, были переброшены к двум храмовым въездам, которые и были намечены Акилом к штурму.
Время, выбранное предводителем сардонаров для атаки Храма, подобралось медленно, неотвратимо, словно тот серый сумрак, который окутывал основания пилонов, медленно светлел, раздвигая свои тяжелые мутные волны и открывая угрюмые стены галерей-щупалец и молчаливые черные лица ворот-порталов. Сумрак, как затаившийся хищник, засел в неряшливом кустарнике, которым поросли холмистые земли, примыкавшие к Храму; сумрак прятался в черных тенях скал, в низко стелющейся траве и в полосах гравия, разрывающих массивы кустарника и участки, заполненные сорными травами. Сумрак… Но не этот сумрак был самым жутким из того, что находилось близ стен Храма в преддверии решительного штурма. Самым тягостным и давящим было совершенное, абсолютное безмолвие — словно огромным звуконепроницаемым колпаком неба накрылось это священное для всех сторонников древней веры место. Ни огонька. Ни звука. И даже со стороны Горна, огромного города, раскинувшегося у подножия высот Храма там, за Полосой отчуждения,
[11]
не долетали обычные для любого времени суток хлопотливые шумы никогда не затихающей суетной столичной жизни. Нет. Все замерло. После бойни, учиненной сардонарами в Горне, казалось, даже лучики света боятся проникать сквозь плотно закрытые ставни. Что уж говорить об осажденном Храме, над которым всегда, денно и нощно льется тонкая и печальная мелодия богослужебного гвентара, священного струнного инструмента жрецов! Молчали и струны, немотствовал сумрак, и только от остывших за ночь храмовых стен, казалось, шел какой-то мрачный, угрюмо давящий на барабанные перепонки гул.
Акил и Грендам находились в передвижной резиденции — внушительном башенном сооружении, передвигающемся при помощи мускульной силы нескольких десятков мужчин, посаженных внутрь трех колес — двух тяговых и одного рулевого. Впрочем, башня была отнюдь не так тяжела, как это могло показаться при взгляде извне, благо состояла она из ажурных металлических секций, снаружи обшитых тонкими планками из манггового дерева, а изнутри переложенных мягкими звериными шкурами. Акил и Грендам стояли на самой верхней секции передвижной башни и наблюдали за одним из двух порталов Храма, намеченных Акилом к штурму. Пророк и прозорливец Грендам, съежив свою басовито грохочущую голосину до свистящего шепота (словно он очень боялся, что его услышат непосвященные), говорил:
— Ты приказал подать сигнал… Что-то очень тихо! Расшевелит ли их сигнал? Может, не все расслышали?
— У тебя еще будет возможность произнести перед ними заготовленную речь, — отозвался Акил. — Главное, не подставься под дротики и копья храмовников. Они очень меткие. Все Ревнители, и бывшие и нынешние. Я, например. А что касается того, что сигнал тихий… Я же не учу тебя, Грендам, началам этой твоей дурацкой риторики, при помощи которой ты так ловко расшевеливаешь в этих бараньих душонках воинственный огонь? Вот и ты не учи меня военному делу и тому, как следует подавать сигналы при осаде твердыни.
— Ты по-прежнему думаешь бросить своих земляков… — голос Грендама был налит медленным, тонким ядом, — своих земляков дайлемитов на острие одной из штурмующих колонн? Так рисковать?.. Этот Третий…
— А ты думаешь, мне не пришло в голову проверить их боевое искусство? Я приказал Иламу, тому молодому гареггину, что ты видел в действии у Этерианской площади, вступить в схватку с тем из них, кого укажет их главный, этот самый Третий. Я даже думал, что он и сам не откажется… Однако же он сказал, что не хочет обижать юношу, и потому назначил на этот бой одного из своих людей.
— Ну и?..
— Этот дайлемит разделал Илама, как мясник с базара — тушу. У него удивительное движение. Отличная координация. Мне даже показалось, что его пластика и манера ведения боя мне знакомы. Индивидуальны. Это, конечно, глупость и наваждение, но драться мои соплеменники по материнской линии умеют. Особенно те, что именуются «бродячими». Эти, что явились, я уверен, — как раз из «бродячих». Что насчет поединка пришлого воина с Иламом… Я не забываю о том, что Илам — гареггин, в то время как его противник, выбранный Третьим…
— Что?
— Ни один из истинных дайлемитов никогда не станет гареггином. Это претит всем законам Дайлема и государства Кринну в целом. Если в древности некоторые дайлемиты добровольно становились гарегганами, оставаясь на ночь близ разлившихся Нежных болот, то теперь — никогда!
— А-а-а… этот твой братец? — не поверил Грендам.
Акил поморщился:
— Я же сказал ИСТИННЫХ! А Иаглай — просто крысеныш. И жил как крысеныш, и сдох так же, — брезгливо кривя губы, буквально выплюнул фразу Акил. — Никогда нельзя знать, что придет на ум крысенышам, Грендам. Впрочем, ты все равно не поймешь, о чем я… Хотя… — Акил задумчиво качнул головой, — ведь если они дерутся так, не будучи гареггинами, — глаза Акила мрачно сверкнули, — то что же будет, если… вдруг… как-нибудь…
— Все-таки не думаю, что мои люди захотят глотать священных червей и становиться с ними одним целым, — прозвучал за их спинами глуховатый голос Третьего, — тем более тебе, Акил, урожденный дайлемит по материнской линии, прекрасно известно, ЧЕМ каждый из гареггинов рано или поздно расплатится за свои бойцовские стати и неуязвимость.
