«Работать я начала в Меридене, учителем математики в средней школе, – продолжает Дебрито. Мериден – средних размеров город с менее состоятельным населением в другой части штата. – В самом большом моем классе было 29 детей». Она рассказывала, как трудно было работать, сколько сил отнимала необходимость искать индивидуальный подход к такому числу учеников. «Нужно иметь глаза на затылке. Ты должна слышать, что происходит, когда ты работаешь с какой-то одной группой. С таким количеством детей нужно быть первоклассным учителем, иначе кто-нибудь из них, спрятавшись за спинами товарищей, обязательно будет заниматься своими делами, не имеющими ничего общего с темой урока».
А затем она призналась: ей нравилось преподавать в том классе. Это был один из лучших годов в ее учительской карьере. Самая большая проблема учителя математики у двенадцати-тринадцатилетних – воспринимать преподавание как увлекательное занятие. И 29 учеников в одном классе делали эту работу увлекательной. «Там было еще столько сверстников, с которыми можно общаться. Они не варились постоянно в одной и той же группе. Столько возможностей разнообразить свои впечатления. И это серьезная задача: каким образом увлечь, обогатить и подбодрить ребенка, с тем чтобы он не оставался пассивным».
Хотела бы она иметь по 29 детей в каждом классе «Шепог-Вэлли»? Разумеется, нет. Дебрито знала, что ее взгляды несколько необычны и что большинство учителей предпочитают классы поменьше. Ее мысль сводилась к тому, что мы помешались на плюсах маленьких и не задумываемся о плюсах больших классов. Какая-то странная образовательная философия, если она воспринимает одноклассников как конкурентов в борьбе за внимание учителя, а не как союзников в увлекательном путешествии за знаниями. Вспоминая тот год в Меридене, Дебрито словно перенеслась на много лет назад. «Мне нравился шум. Нравилось слушать их болтовню. Ой, было очень весело».
В получасе езды от «Шепог-Вэлли» в городе Лейквилле, Коннектикут, располагается другая школа, под названием «Хочкисс». Она считается одной из лучших частных школ-пансионов в Соединенных Штатах. Обучение здесь стоит почти $50 000 в год. У школы два озера, два хоккейных стадиона, четыре телескопа, поле для гольфа и двенадцать фортепиано. И не простых, а, как подчеркивает администрация школы, марки Steinway – самые престижные пианино и рояли, которые только можно купить
[11]
. В «Хочкисс» не жалеют денег на образование своих подопечных. Средний размер класса? Двенадцать человек. То, чего боится Дебрито, «Хочкисс» подает как свое главное преимущество. «Мы создали в школе, – с гордостью заявляет реклама, – сближающую, интерактивную и уютную атмосферу обучения».
Почему такая школа, как «Хочкисс», поощряет то, что определенно вредит ее ученикам? Как один из вариантов, школа думает не об учениках, а об их родителях, которые рассматривают поле для гольфа, пианино Steinway и маленькие классы как доказательство того, что их деньги потрачены не зря. Но скорее всего «Хочкисс» просто оказалась в ловушке, в которую слишком часто попадают богатые люди, богатые учреждения и богатые страны – Голиафы. Школа предполагает, будто блага, которые можно приобрести за деньги, всегда трансформируются в преимущества реального мира. Конечно же, не всегда. Это урок перевернутой U-образной кривой. Хорошо быть больше и сильнее противника. Но не так приятно тем, кто из-за своих габаритов и силы превращается в неподвижную мишень для камня, пущенного со скоростью 25 км/час. Голиаф не победил в поединке, поскольку был слишком большим. Человек из Голливуда не стал таким отцом, каким хотел стать, поскольку был слишком богатым. «Хочкисс» не та школа, какой хочет быть, потому что ее классы слишком маленькие. Мы все предполагаем, будто в наших интересах стать больше, сильнее и богаче. Вивек Ранадиве, пастух по имени Давид и директор средней школы «Шепог-Вэлли» могут с этим поспорить.
Глава третья
Кэролайн Сакс
«Если бы я поступила в мэрилендский университет, то до сих пор занималась бы наукой»
1.
150 лет назад, когда Париж был центром мира искусства, группа художников каждый вечер собиралась в кафе «Гербуа» в Батиньольском квартале. Возглавлял ее Эдуард Мане, один из самых давних и авторитетных членов группы, привлекательный и общительный человек чуть за тридцать, одевавшийся по последней моде и покорявший окружающих своей энергией и юмором. Близким другом Мане был Эдгар Дега, один из немногих, кто мог соперничать с ним в остроумии; молодые люди отличались вспыльчивым нравом и острым языком. Дело порой доходило до ожесточенных споров. К ним частенько захаживал Поль Сезанн, высокий и грубоватый, в штанах, подвязанных веревкой, и угрюмо усаживался в углу. «Не предлагаю вам руку, – заявил он однажды Мане, плюхаясь на стул. – Я не мылся 8 дней». Клод Моне, волевой и погруженный в себя, сын бакалейщика, не получивший такого образования, как некоторые другие члены кружка. Его лучший друг – «беспечный сорванец» Пьер-Огюст Ренуар, который написал 11 портретов Моне. Моральным компасом группы служил Камиль Писсарро, на редкость проницательный, преданный и принципиальный. Даже Сезанн, самый раздражительный и холодный, любил его. Многие годы спустя он называл себя «Сезанн, ученик Писсарро».
Эта группа выдающихся художников положила начало современному искусству, встав у истоков течения под названием импрессионизм. Они рисовали друг друга и друг подле друга, поддерживали друг друга эмоционально и финансово. Сегодня их картины висят во всех крупнейших художественных музеях мира. Но в 1860-х годах им приходилось несладко. Моне сидел без гроша в кармане, и Ренуар как-то принес ему хлеба, чтобы тот не умер с голода. Хотя не сказать, чтобы Ренуар сам роскошествовал. Ему не хватало денег, чтобы купить марки для писем. Торговцев картинами их работы не интересовали. Художественные критики, если и упоминали импрессионистов (а в 1860-х годах художественных критиков в Париже было пруд пруди), отзывались о них с пренебрежением. Мане и его друзья сидели в кафе «Гербуа», обшитом темными панелями, со столами, покрытыми мрамором, и шаткими металлическими стульями, пили, ели и говорили о политике, литературе и искусстве и, конечно же, о своей карьере, потому что все импрессионисты задавались одним и тем же вопросом: что делать с Салоном?
Искусство играло колоссальную роль в культурной жизни Франции XIX века. Живопись была подчинена правительственному департаменту под названием Министерство императорского дома и изящных искусств, занятие ею считалось такой же профессией, как сегодня работа в сфере медицины или юриспруденции. Многообещающий художник начинал карьеру в Национальной высшей школе изящных искусств в Париже, где получал формальное образование, проходя в строгой последовательности ряд стадий: от копирования чужих картин до рисования человека с натуры. На каждом этапе образования царила конкуренция. Плохо успевающие отсеивались. Сильные ученики удостаивались наград и членства в престижных обществах. Вершиной профессии являлся Салон – наиболее значительная художественная выставка во всей Европе.
