* * *
1. Бутыль незнакомца
Когда мы, промокшие, вбежали в полупустой вагон и плюхнулись на ободранную скамейку, Артур, не переставая, смеялся:
– Вы сумасшедшие! Политсобрание в двадцать первом веке!
В окна электрички тарабанил дождь. Мы ехали на дачу к каким-то богемным друзьям Марины, с которой я работала в подвале московского суда, подшивая и переписывая бумаги. Платили нам крохи. Писанина сводила пальцы до боли, ладони пачкались въедливыми чернилами. Но мы почему-то считали эту бессмысленную пытку какой-никакой, а практикой.
Артур, Маринин приятель, с удовольствием слушал про наши судебные нравы. Он уже куражился, хотя вроде и не выпил. Хохотал, переспрашивал, в запале хлопал себя по ляжкам.
– Бомба, это бомба!
– Да, Артурчик, это не фантастика, – кокетливо поддакивала Марина. – Начиная с этой недели, мы приходим на полчаса раньше, чтобы всем коллективом на планёрке обсудить мировые новости. Крепче сплотиться против врага.
– Какого врага?
– Опасного врага, ощерившего гнилую пасть, – чеканила Марина, – который мечтает разбить наши скрепы.
– Духовные скрепы?
– Разумеется, духовные, Артурчик.
Двери, ведущие в тамбур, со скрипом раздвинулись, и вошёл довольно неотёсанной наружности человек с аккордеоном, в резиновых сапогах. Он играл что-то плаксивое, мелодия казалась знакомой, и я чуть было не наклонилась к Марине за подсказкой. Но, устыдившись своего невежества, вильнула ногой и раздумала.
– А вы, Патя, давно в Москве? – обратился ко мне Артурчик сквозь звуки аккордеона.
– Год! – закричала я ему в ухо, перегибаясь через Марину. – Мне старший брат предложил попробовать поработать в Москве.
Я, правда, не стала уточнять, что, собственно, на год меня и приглашали, и вот он уже истёк, и мне, по всей видимости, придётся возвращаться домой в свой посёлок.
Так и не угаданная мною мелодия уплывала от нас по проходу в соседний вагон, за стёклами мчался, подпрыгивая в брызгах дождя и не желая нас отпускать, июньский город. Было довольно прохладно для лета. Марина куталась в кофту и зачем-то разъясняла Артуру:
– Учти, твою самбуку Патя пить не будет. Она непьющая. У них же в стране это… мусульманство. Правда, Патя?
Марина никак не могла выучить, что я вообще-то не иностранка и пить себе не запрещаю. Но я решила не перебивать.
– И приставать к ней тоже нельзя, – продолжала Марина, – а не то от неё женихи откажутся.
– У тебя что, много женихов? – заёрзал от восторга Артур.
– Да нет у меня никаких женихов! – возмутилась я.
Марина, конечно, имела в виду тех нескольких недотёп, с которыми я таскалась на свидания. Один набрёл на меня в сетевой группе и стал сыпать цитатами из книг по достижению успеха и популярной психологии. Строил из себя опытного мыслителя. Разузнав, что зазнайка из моих родных краёв, я оживилась и согласилась из любопытства встретиться.
О, какая же это была ошибка! Кавалер оказался высоким, но большеголовым, с неприятно мелкими глазками. Я подумала было бежать прямо с места встречи, но он приметил меня издали и замахал свёрнутым в трубочку журналом «Деньги». Видно, угадал по фотографии.
– Чем промышляешь? – задал он сразу довольно странный вопрос.
– Ничем. Я ведь не промышленник, – выдавила я, раздражаясь.
Мы уже двинулись по улице и прошли несколько шагов, прежде чем он отреагировал:
– Как сказал Гилберт Честертон, человек, который хотя бы отчасти не юморист, – лишь отчасти человек.
Мне стало смешно, что он снова блеснул цитатой. Как будто он целыми днями заучивал их из толстого сборника.
– Читаешь «Деньги»? – кивнула я на журнал, чтобы что-то сказать.
– Нет, я их делаю, – ухмыльнулся он назидательно, явно любуясь своей остро́той.
И тут же, как будто опровергая самого себя, остановился у самого дешёвого, набитого народом фастфуда:
– Приглашаю!
Дальше были мучительные сорок минут в очереди на кассу, а потом ещё за общим столиком с подростками-скейтбордистами. Большеголовый продолжал душить меня афоризмами, позыркивать своими черничинками и скрипеть картонным стаканчиком кофе по рассыпанному на столике сахарному песку. Он твердил, будто в его родном селе девушки так мучительно хотят за него замуж, что без конца плетут ахинею о том, как он им якобы названивает. Взбудораженные родители девушек потом прибегают к его домашним и жалуются: мол, ваш молодец вконец замучил наших дочек звонками, так пускай теперь женится. Но большеголовый тот ещё воробей, так просто в ковш не залезет. Да, иногда он и вправду по слабости даёт девушкам повод надеяться, но, как сказал Уинстон Черчилль, дурак тот, кто ни разу не ошибался…
Под конец он сделал царственный жест: заявил всё так же покровительственно, что мы сейчас немедленно отправимся в торговый центр выбирать ему брюки. Как будто приобщал к святыне. Я вскочила и забормотала, что никуда не пойду и вообще страшно спешу на рабочую встречу. Хотя какая у меня могла быть рабочая встреча? И сбежала не оборачиваясь. Он потом звонил, писал: «Как тебе я?», потом, не дождавшись: «Ты очень странная. У тебя поистине жуткий характер», потом: «Как жизнь, деловая?» и окончательно выдохся.
Не успела я отойти от этого дурацкого эпизода, как меня вызвал брат, у которого я живу. Объявил, что его начальник на химическом предприятии, наш земляк, собрался меня знакомить со своим то ли внуком, то ли племянником. Это было странно, но я, конечно, не возражала.
Меня забрали вечером у суда. За рулём был шофёр, а сам начальник брата расположился вместе со мной на заднем сиденье. Это был бодрый пожилой мужчина, на вид лет шестидесяти, но на деле разменявший уже восьмой десяток. Сканировал меня хитрющими глазами, выспрашивал про мою работу, а потом с упоением, то и дело хихикая про себя, зажурчал о своей. Можно было подумать, что он не отделом химического предприятия заведует, а волшебным лесом с единорогами.
Уже в ресторане, угощая меня царскими блюдами (запечённый под сырной шапкой язык, сваренная с коньяком взбитая телятина, осётр в лаваше и так далее, и тому подобное), дед вдруг разоткровенничался:
– Я за все свои восемьдесят три года ни разу не был влюблён.
Я поразилась:
– Ни разу? Но у вас жена, внуки!
– Ну и что, – лукаво прищурился он, – я женился только потому, что мама, упрашивая меня завести семью, начала снимать платок. Вы сами понимаете, позор для горца, если мать при нём разматывает платок. – Я понимала плохо, но он продолжал: – Смирился. Женился. И сколько же моей жене пришлось вытерпеть! Да я и до неё гулял.
