– Все в порядке, – прервал я. – Была небольшая поездка с моим другом Фицроем к реке… и чуть дальше. Прошу вас, присядьте. Вы можете не есть, мне лекарь советовал ложиться на пустой желудок… но с другой стороны, как не поесть?.. Эй, подать еще вина!
Она осторожно опустилась в кресло, я сам налил ей в инкрустированную красными камешками чашу багрового и густого вина.
Николетта взглянула на меня испытующе.
– Глерд… с Илваром все в порядке?
– Да-да, – ответил я удивленно, – а что?
– Мне показалось, – проговорила она медленно, – вы последнее время меня избегаете, словно не решаетесь сообщить что-то ужасное…
– Нет-нет, – заверил я, – просто дел невпроворот. Решал сложные дипломатические вопросы недипломатическими методами, хотя, конечно, любая война лишь продолжение дипломатии. Даже сама по себе дипломатия в ином аспекте. А Илвар… соберет войско и вернется!
Николетта сказала простодушно:
– Ой, скорее бы!.. Я буду его так любить, что на своих пастушек больше и не посмотрит!
– Пастушек? – переспросил я. – Каких пастушек?
Она отмахнулась.
– Да всяких. Он когда с друзьями едет на охоту, то всегда заезжает в села к знакомым женщинам. У двух от моего Илвара уже есть дети…
– Ого, – сказал я невольно, – а он мне показался совсем молодым.
– Он молод, – подтвердила она, – но когда хорошенькие служанки в замке стелют ему постель… Мне такое не нравится, но что делать, мужчины все одинаковы.
– Гм, – пробормотал я, – не только все, но и… везде. И даже всюду. Хотя такое как бы не совсем честно…
– Не знаю, – ответила она, – я послушная дочь и руководствуюсь мнением родителей. А они говорят, что теперь зато все видят, что от него могут быть дети.
Я посмотрел на нее, уронил взгляд в тарелку с остатками сладкого пирога.
– Я не демократ, милая Николетта, это противно, но сейчас как бы за эту гребаную демократию. А также за свободу, равенство и братство… Нет, братство не надо, а свободу и равенство… для тех, кто их желает и готов принять, то как бы да, я за.
Она не поняла, что я несу, продолжила так же чисто и рассудительно:
– Но что делать, мир так устроен.
– Его устроили люди, – сообщил я, – люди и меняют. Совместными, так сказать, усилиями.
– Глерд?
– Это я умничаю, – пояснил я. – Мы всегда перед женщинами умничаем, хотя это нам вредит.
Она с самым простодушным видом приоткрыла хорошенький ротик.
– Почему?
– Вся кровь идет в мозг, – пояснил я, – создавая отток из других мест. Еще вина?
Она заметно обрадовалась, что я на ночь пришел в ее постель, наивная чистая дурочка, даже жаль, что достанется этому в целом хорошему парню, но типичному представителю глердства. Хотя бы скрывал свои похождения, но он свято уверен, что у него никаких похождений, так как ни разу ни с какой глердессой даже не целовался.
А что служанок копулирует и всяких крестьянок в ряде сел, так это другое дело, они не ровня, к ним ревновать глупо и недостойно благородной глердессе.
– Господь, – сообщил я ей потрясающую новость, – создал женщину не из ног, чтобы была униженной, не из головы, чтобы превосходила, а из бока, чтобы шла по жизни с ним бок о бок! Чтоб была равной с ним. Из-под руки, чтобы быть защищенной, из ребра со стороны сердца, чтобы быть любимой…
Она прошептала зачарованно:
– Так вот почему всегда лезу к тебе под руку? Там в самом деле так спокойно, защищенно…
– И мне спокойно, – ответил я, – когда ты там. Мужчине спокойнее, когда его женщина в безопасности.
Она засмеялась.
– Я не твоя женщина!
– Любая женщина, – пояснил я, – оказавшаяся вблизи мужчины, уже пользуется по дефолту его защитой. Так записано в Уставе.
– Уставе? Чьем Уставе?
– Уставе природы, – ответил я. – Это самый главный закон на свете. Мы должны оберегать и защищать вас, даже если вы, свинюшки противные, нас не любите. Все равно, несмотря ни на что.
Она запищала возмущенно:
– Как это не любим? Как это не любим? А кого же мы тогда любим?.. Нет, это ты меня просто дразнишь.
Я медленно и неспешно почесывал ее, она довольно попискивала, я чувствовал, что мое чувство вины перед Илваром все больше слабеет. Хороший он парень, но не такой уж и насквозь идеальный, вон даже перед своей невестой не таится, потому что поиметь служанку – это не измена, но для меня, демократа и гуманиста, все на свете люди, даже женщины, потому это без дураков самая настоящая измена, а раз измена, то Николетта просто имеет полное право ответить тем же.
Она все больше прижималась ко мне, счастливо чувствуя нарастающий жар в моем теле как доказательство интереса к ней, а раз есть интерес, то выше и уровень защищенности, у женщин тропизм рулит…
Все-таки в крепком здоровом сне что-то есть. Проснулся я свежее муромского огурчика, укрыл спящую Николетту одеялом до подбородка и на цыпочках унесся в свой кабинет.
С первой же попытки, еще не растопырив как следует гляделки, создал патрон и с трепетом сердца ощутил, что это настоящий, работающий.
Выстрел грянул, несмотря на пламегаситель и глушитель, чудовищно громко, да еще и крепко садануло в плечо, несмотря на амортизатор.
Я поспешно швырнул на винтовку одеяло сверху. Секундой позже дверь сильно дернули, тут же постучали. Как только открыл, ворвался страж с обнаженным мечом в руке.
– Глерд?
– Все в порядке, – заверил я. – Чихнул как-то вот так. Простудился, наверное…
– Что-то в нос попало, – предположил он. Взгляд его переместился на одеяло на полу, под которым что-то угадывается, но промолчал, вдруг там накрыта женщина, что почему-то застеснялась, вместо того чтобы гордиться. – Ладно, я в коридоре.
– Спасибо, – сказал я вдогонку.
Судя по всему, он так удивился, что глерд и вдруг поблагодарил, а не вдарил, что ошалело задел плечом о косяк.
Сотворение патронов для снайперской винтовки изнуряет сильнее, чем для пистолета, да и сам я перегнул, создавая их сотнями. Если верить зеркалу, за вчерашний вечер похудел на пару кило, даже сейчас в теле начинает нарастать некая слабость, еще поспал бы пару часов…
– Ага, – сказал я саркастически, – еще бы! Там в постели осталось такое тепленькое, мягкое, послушное… Не спать, скотина! Сон – подобие энтропии черной.
Почему-то хотелось это определение пропеть, как в опере, а опера – это серьезно, потому я велел подать завтрак прямо в кабинет, где, торопливо насыщаясь, старался продумать, как и что дальше.
Не знаю, зелье Рундельштотта или травка химеры, но теперь могу больше. А раз могу, то и буду.
