— Данди.
— Все равно скоро остановимся, заправиться нужно.
Тепло разливалось из середины груди, разгоняя острые осколки вниз по ноге, потом в голень, потом в ступню… потом все прошло. Подголовник кресла мягко убаюкивал.
Холодная рука на лбу нежным прикосновением прогнала боль.
— Ты весь горишь.
— Мммм… — Я отпустил шприц — еще одна половина утренней порции, и он упал на грязный автомобильный коврик.
— Хочешь сэндвич или, может быть, купить тебе что-нибудь перекусить?
— Не хочу есть.
— Эш, ты должен что-нибудь съесть, должен пить много жидкости, это не может так продолжаться, тебе срочно нужно в больницу.
— Генри нужен…
— Он не отвечает на звонки. — Она прикусила нижнюю губу и откинулась на спинку кресла.
Двигатель, замурлыкав, вернулся к жизни, и мы снова поехали, пробиваясь сквозь снег, жирные белые хлопья которого падали в холодном утреннем свете.
У меня на коленях лежал сэндвич с яйцом. Я уставился на него, но с ним ничего не произошло.
— Ребекка любила сэндвичи с яйцом. У нее был такой… воображаемый друг, когда она была совсем маленькой. Она называла его «кашийный убивец». Каждый раз, когда внезапно кончались сахарные подушечки, в этом был виноват Гадкий Найджел. А к простым овсяным хлопьям он интереса почему-то не проявлял. — Прижался щекой к окну. Оно было холодным и гладким. — Это было так… так давно.
— Мне так жаль, что она убежала.
— Она не убежала. Он ее забрал.
Кингзвэй была забита, машины и автобусы предпочитали прокладывать путь через задворки Данди, оставляя в стороне его жизненно важные артерии. Справа, на скорости пятьдесят миль в час, проплыл торговый комплекс, в сетевой гостиничке которого, на пятом этаже, расположились ребята из специальной следственной группы. Всего неделя прошла, а кажется, что несколько месяцев.
Я прижал сэндвич с яйцом к груди, как ребенка:
— Мы не знали, что с ней случилось… Мишель до сих пор не знает. Просто Ребекка все время была с нами, и мы планировали большую вечеринку, а потом она внезапно исчезла. Ни записки, ни единого слова. Первую открытку я получил на четырнадцатилетие Ребекки. С днем рождения! В верхнем углу выцарапана цифра один, чтобы я понимал, что за ней последуют еще и другие. Я храню их в сигарной коробке, которую Ребекка подарила мне на Рождество, ей тогда шесть лет было. Не знаю, где она нашла ее, но она ее всю разрисовала и заклеила блестками… Вот там я и храню их.
— Но почему ты не…
— Меня бы сняли с расследования. Я бы сидел на заднице и смотрел, как они лажаются. Никому ничего не сказал, даже Мишель. По крайней мере, она могла надеяться.
— Эш, она должна об этом знать, или больше никогда не сможет…
— Иногда лучше не знать. — Я пожал плечами. — Да и теперь это неважно, Ребекку вчера нашли, ты помнишь? Еще одно тело в парке, вместе со всеми остальными. Моя маленькая девочка лежала в яме в земле, и ее кости были выпачканы засохшей кровью.
— О, Эш. — Элис сжала мою руку. — Мне так жаль.
— Мне тоже. — Я повернулся к окну и стал смотреть на снег. — Он больше не будет пользоваться Кэмерон-парком, теперь, когда мы облазили его вдоль и поперек… И мы никогда не найдем тела Кети.
Мое тело становилось все тяжелее и тяжелее, словно сила земного притяжения вдавливала его в кресло, смыкая мне веки. Стало тяжело двигаться.
— Эш?
Нужно было выпить еще немного сворованных Доусоном амфетаминов.
— Оставьте меня…
Холод обнял меня своими лапами и сковал движения. Вырвал наружу, в снег. Я посмотрел вверх — серое небо стало почти белым. Нежные ледяные поцелуи на моих щеках.
Надо мной склонилось чье-то лицо. Женский голос:
— Мне это не нравится, Элис. Нужно отвезти его в больницу.
— Пожалуйста, тетя Джен, мы должны. — Элис погладила мне лоб. — Я нужна ему.
— Должно быть, я сошла с ума… — Глубокий тяжелый вздох. — Хорошо, хорошо, возьми его ногу. Но если он умрет, то с полицией будешь разбираться ты, поняла?
— Спасибо, тетя Джен.
Я моргнул и посмотрел на белый потолок. По краям картинки вырисовывались кухонные полки. Звук кипящего чайника. Я… я был внутри какого-то помещения. Как я сюда попал? Нужно идти искать Кети.
— Да держи же ты его крепче, черт возьми. Это само по себе очень непросто.
Что-то тяжелое на моих руках и ногах.
— Прости.
— Господи, что за месиво?..
Кто-то пинал меня ногой в голову. Я разлепил один глаз, но мерзавца не было видно.
Потолок надо мной пестрел тенями в форме животных, медленно кружившихся в тусклом солнечном свете. Рот был слишком маленьким для головы, внутренняя поверхность щек выложена наждачной бумагой, а язык еле ворочался в клетке из зубов. На лице что-то липкое.
Я поднял руку, чтобы соскрести это, но кто-то схватил меня за запястье.
— Нет. — Элис придавила мою руку вниз. — Как себя чувствуешь?
Как будто меня сбил один из этих говновозов, которые септики очищают.
— Пить хочется.
— Вот. — Она приложила к моим губам бутылку, и я начал пить, жадно, и выхлебал ее до дна, оставив половину на подбородке и шее. Наплевать.
— Тетя Джен тебя подштопала.
Надо мной нависло лицо — то самое, из кухни. Коротко стриженные волосы, с помощью геля стоявшие, как пики, на одной стороне головы. Лицо, сморщившееся вокруг прищуренных глаз.
— Вам повезло, что ногу не потеряли. О чем вы только думаете?
— Я же тебе говорила, что она великолепный ветеринар.
Я вытянул руку, и Элис помогла мне сесть на одноместной кровати. Желудок екнул. Я стиснул зубы и сглотнул. Вцепился в матрас, на случай, если он вдруг задумает улететь. Посмотрел вниз.
Правая нога была наипрофессиональнейшим образом перебинтована, бинты лежали так туго, что я почти ничего не чувствовал.
Тетка Элис сложила руки на груди:
— Я сделала блокадную анестезию — лидокаин, эпинефрин и кортикостероиды. Нога ниже колена онемеет, но это не значит, что вам можно бежать марафон. Пуля рассекла вторую плюсневую кость, и сейчас вся эта штука, поддерживающая ваш большой палец, держится на коже и моих нитках. Вам потребуется пересадка кости. — Кивнула. — Держите ногу в приподнятом состоянии все или закончится отеком, септицемией
[103]
и, вполне возможно, гангреной. Совсем не весело, не правда ли?
