Мишель, сгорбившись, стояла у кухонной раковины, смотрела в окно на сад. Рядом с ней на столе остывала чашка с чаем.
— Как мы могли быть такими ужасными родителями, что обе наши девочки убежали от нас?
— Мы не ужасные родители.
— Почему же не ужасные? Ребекка от нас убежала, а сейчас Кети… Что мы сделали не так?
— Мишель, мы найдем Кети. Все будет о’кей. — Мой желудок снова скрутило, горло обожгла кислота. Пожалуйста, только бы все было хорошо. Пусть будет не так, как в прошлый раз.
Снаружи заорал громкоговоритель — Твидлидам и Твидлиди медленно объезжали район, проговаривая имя Кети и ее описание.
— И она ничего не сказала? — Я потер рукой лицо. Думай.
— Много чего. И ничего хорошего. — Плечи Мишель согнулись еще немного, как будто к ее рукам привесили дополнительный груз. — Она была такой лапочкой… Чертова Ребекка! Это все ее вина — она все отравила, когда сбежала от нас. — В раковине с грохотом разбилась чашка, и в разные стороны полетели осколки фарфора в брызгах мутной коричневой жидкости. — Сучка эгоистичная…
По оконному стеклу стекали капли чая.
Я закрыл глаза. Сунул руки в карманы.
Сказать ей. Сказать всю правду.
Ребекка была не виновата.
Провел пальцами по краям маленькой бархатной коробочки. Вынул ее из кармана, раскрыл.
Внутри блеснуло кольцо с бриллиантом. А сколько прошло времени…
За спиной шум. Доктор Макдональд — ее искаженное отражение в темном стекле микроволновки. Постояла, не двигаясь, пару секунд, потом кашлянула:
— Ничего, если я взгляну на комнату Кети — может быть, найду что-нибудь, что поможет понять причину ее побега?
Я кивнул.
Пауза. Потом доктор Макдональд похлопала меня по плечу и, пятясь, вышла из комнаты. Под ее ногами заскрипели ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Приглушенный стук закрывшейся двери.
Тишина.
Стряхнул ворсинку с шелковой подкладки коробочки:
— Помнишь то утро, когда мы обручились?
— А что, если она не вернется?
— Тебя тошнило в том пабе на Бич-стрит, и мы пошли в аптеку, и ты сделала тест на беременность…
— Что, если она исчезнет, как Ребекка, и мы никогда больше не увидим ее?
— Мы были очень счастливы, правда? — Я встал и подошел к раковине. — Пусть все пошло к чертям, но мы были счастливы.
Осколки разбитой чашки выпачканы в красном. Из безымянного пальца Мишель капала кровь.
— Не думаю, что смогу еще раз пройти через это.
Поставил открытую коробочку на стол.
Она посмотрела на нее. Вытащила кольцо из коробки:
— Мое обручальное кольцо! Мне его бабушка подарила — это кольцо ее матери. Я думала, что потеряла его…
— Нашел его, когда вещи из Кингсмита вывозил. В одной из коробок. Подумал, что тебе будет приятно.
Что для меня еще одна ложь?
Доктор Макдональд вздрогнула, когда я открыл дверь в спальню Кети. Захлопнула книгу, которую держала в руках, и положила ее рядом с собой:
— Простите, я всегда неуютно себя чувствую, когда читаю чужие дневники.
В комнате все было как обычно — ковер был едва виден из-за разбросанных но нему носков, трусов, джинсов с футболками и толстовок с капюшонами. Рядом с кроватью примостилась стоика журналов Kerrang! из грязного белья торчала пара книг. На стенах плакаты — готы, эмо, дет-метал группы, диснеевская Русалочка, разрисованная шариковой ручкой шрамами и синяками в стиле Тима Бертона.
Ящики прикроватной тумбочки открыты. В них полосатые носки и трусы с изображением черепа со скрещенными костями. Одинокий бюстгальтер для спорта.
Я остановился в дверях:
— Она оставила свой дневник?
— Это значит, что она не собиралась уходить надолго, в смысле, она не оставила бы это, если бы собиралась уйти по-настоящему, да и к тому же нижнего белья она тоже с собой не много прихватила, и мешочек с туалетными принадлежностями в гардеробе лежит, и вообще мне кажется, что она очень скоро вернется… Эш?
О господи!
Только не снова.
Я осторожно пробрался среди разрухи и присел на кровать:
— А что насчет записки? — И уставился на диснеевскую Золушку.
— Сумбурно, как будто написано второпях, спонтанно, а совсем не так, как будто она давно и долго это планировала, она очень сожалеет, что так сильно разочаровала вас всех, и что это не ее вина, и что с тех пор, как исчезла ее сестра, у нее все пошло не так, как надо, и что ее никто не понимает, и она всех ненавидит, и в то же время она всех любит, и почему никто больше не становится на ее сторону…
Может быть, Макдональд была права.
Ребекка записки не оставила…
Может быть, Кети не убежала. И ее не похитили. И она не сидит, привязанная к стулу в грязном подвале в ожидании смерти. Может быть, она просто сидит где-нибудь, дуется из-за того, что ее не поняли и не поддержали. И в любую минуту может вернуться.
Доктор Макдональд опустилась на кровать рядом со мной:
— Это было чудесное обручальное кольцо.
Снизу послышался глухой шум от почты, упавшей на коврик перед дверью.
— А что… — Откашлялся. — А что насчет дневника?
— Обычная подростковая чепуха. — Она положила руку на обложку. Закрыла ее.
— Кети наврала мне — сказала, что была в среду вечером дома у ее подруги Эшли, а отец Эшли сказал мне, что она не была там уже несколько месяцев.
— А-а… — Макдональд прижала дневник к груди. — Вообще-то, не очень хорошо.
— Мне надо знать. — Я опустил взгляд на свои кулаки. — Она пишет что-нибудь о Стивене Уоллесе?
Пауза.
— Стивен Уоллес? Нет, нет… ни одного упоминания о Стивене Уоллесе, или Великолепном Стиве, ничего похожего. Зачем ей писать о Стивене Уоллесе?
— Тогда с кем, черт возьми, она сейчас?
35
Я собрал почту с коврика, просмотрел конверты. Два счета, пара рекламных проспектов слуховых аппаратов и целая куча поздравительных открыток, адресованных Кети.
Доктор Макдональд заглянула мне через плечо:
— С вами все в порядке?
Ни одна из этих открыток не была похожа на те, которые раз в год появлялись в моем почтовом ящике, но я все равно вскрыл конверты.
«Счастливого 13-го!», «Расти на радость нам!», «Говорят, ты стала старше!». Все открытки куплены в магазине: котята, плюшевые мишки, ухмыляющиеся мультяшки, все с надписями внутри от лучших друзей и их семей. В одной из открыток — пятифунтовая банкнота, от матери Мишель.
