Мой друг воздержался от ответа. Указав на примятую траву, он проговорил странным, рассеянным тоном:
– Убийца сидел рядом с жертвой и смотрел, как она истекает кровью. Мало кто в криминальной истории проявлял подобную расчетливую жестокость. – Он бросил на меня решительный взгляд: – Клянусь, Уотсон, он будет болтаться в петле!
Глава семнадцатая,
в которой мы созерцаем шокирующее зрелище
На следующий день столичные газеты были полны чудовищно преувеличенных крестьянских рассказов о небывалом убийстве, которые сопровождались гравюрами, изображающими вампиров, и репродукциями с картин Бёрн-Джонса
[32]
.
Дабы вурдалак не перебрался за Дунай, в Румынию, патриарх этой страны собрался отслужить божественную литургию в архиепископском кафедральном соборе города Галаца и призвать на помощь апостола Андрея Первозванного, имеющего власть над волками и дарующего чеснок.
В Софии трое селян, обнаруживших нагое тело на лесной опушке, дали показания, принятые за бесспорные доказательства. Они показали под присягой, что прямо у них на глазах полумесяц в считаные секунды вырос до полной луны и налился кровью. Они поклялись, что, перед тем как появились двое незнакомцев и увезли тело, оно дважды воспаряло на высоту восьми футов и носилось над землей, явно пытаясь впиться им в глотки, чтобы вернуть себе выпитую из него кровь. Во время полета вокруг тела наблюдалось свечение, а глаза жертвы излучали желтый свет.
Вся болгарская знать пребывала в крайнем возбуждении. Местным аристократам пришлось даже отказаться от привычных утренних прогулок верхом по лесистым холмам у подножия горы Витоша.
Массовая истерия охватила и сельских жителей. Крыши домов густо посыпали семенами горчицы. Стремительно вырос и без того высокий спрос на обереги. Выставленный на продажу чеснок раскупали уже к полудню.
Как и всегда во время внезапного появления вампиров, местные жители спешно покидали свои жилища и селились в одном доме, где спали вповалку, натерев окна и двери чесноком.
Хотя вскрытие показало, что погибшая была девственницей, болгар не покидало опасение, что вампир оплодотворил свою жертву и что после похорон на свет может появиться джададжия, дитя вампира и обычной женщины.
Беспокоясь, как бы случившееся на горе Витоша не вызвало нового нашествия вампиров, местные жители объединялись в отряды, призванные бороться с восставшими из мертвых, которые, воодушевившись последними событиями, начнут точить клыки и попытаются выбраться из могил, копошась и барахтаясь в них, как оперившиеся воронята в гнезде.
Чтобы успокоить подданных, принц распорядился обтянуть гроб траурным шелковым крепом и, пока труп не будет опознан, держать его под охраной в софийском мавзолее Кобургов, а если тело не опознают, предать его огненному погребению на очистительном костре из шиповника и боярышника и захоронить прах в Пловдиве (или Филиппополе, как назвал этот город в свою честь захвативший его отец Александра Македонского), где он обретет вечный покой в церкви Людовика Святого.
Ближе к вечеру к отелю «Паначев» подкатило изящное ландо, запряженное парой серых лошадей. Его прислал британский посол, чтобы нас отвезли в Королевский театр на представление «Саломеи».
Когда мы садились в экипаж, Холмс, смерив меня недоуменным взглядом, спросил не без иронии:
– Что с вами, доктор? Вы сами на себя не похожи. На вас так подействовало недавнее убийство женщины?
– По правде говоря, да, – подтвердил я. – Оно напомнило мне страшные события «Этюда в багровых тонах». И это выбило меня из колеи. Я должен бы проявить больше хладнокровия после Афганистана, где видел столько смертей. На моих глазах в битве при Майванде друзей рубили на куски. Но тогда я не боялся.
– Очень хорошо вас понимаю, – сочувственно откликнулся Холмс. – Причиной всему тайна, которая присутствует в этом деле. Она обостряет воображение. Когда наша фантазия безмолвствует, мы не знаем страха.
Экипаж резко тронулся с места, а я обратился к другу с вопросом:
– Кстати о деле, Холмс. Что же все-таки случилось с капитаном Бэррингтоном? О его местопребывании ничего не сообщают. Но я уверен, что умение делать логические выводы поможет вам очень скоро докопаться до истины.
– Я уже пришел к одному заключению, – скромно констатировал Холмс. – С ним случилась трагедия, которой он не предвидел. Что же касается истины, тут такое дело: мало ее обнаружить, надо еще убедить других в своей правоте. Для того-то и служит нам разум.
Сэр Пендерел ждал нас в здании театра, украшенном куполом и двумя башенками и выстроенном в пышном, изобилующем украшениями мавританском стиле, который почти вышел из моды в Европе. По широкой лестнице мы поднялись в посольскую ложу, расположенную рядом с королевской, где уже разместилось окружение принца, включавшее помимо прочих полковника Калчева и двух-трех молодых армейских офицеров. Между ними сидело несколько дам, блистающих ожерельями, брошами, браслетами и прочими безделушками, с затейливыми высокими сооружениями из локонов на голове. На нас веяло пряным гвоздичным ароматом их духов.
По авансцене муравьями сновали солдаты, проверяющие, не заложена ли где взрывчатка.
Небольшой оркестр, который состоял главным образом из цыган, выступавших на конкурсе Шерлоков Холмсов, настраивал инструменты.
Несколько рядов сидений в партере заменили позолоченными креслами, привезенными из дворца.
Появление Фердинанда в королевской ложе вызвало неописуемый восторг. Принц поклонился публике, затем дружеским кивком приветствовал сэра Пендерела и, наконец, кивнул нам с Холмсом, более строго и официально.
Зал затих. Произошла небольшая заминка, вызванная тем, что солдаты, спустившись с авансцены, стали ощупывать обивку кресел.
Наконец принц опустился на свое место.
Послышался тихий голос флейты и цитры, поднялся занавес, и перед нами предстали диковинные декорации, изображающие дворец Ирода. Повсюду на сцене были расставлены медные кувшины и кубки, чаши из серебра.
Появилась Саломея, бледная, почти невесомая, с алыми губами и дикими черными глазами, в которых читалась алчная мольба. Она застыла, словно заледенев в своем отливающем всеми цветами радуги наряде из шелка и страусовых перьев. Шлейф платья, украшенный бархатными бабочками и синими блестками, мерцал, как цветное стекло в лунном свете.
Прибегая то к плавным заученным жестам заклинательницы, то к хищным телодвижениям кошки, играющей с мышью, она стала дразнить и манить к себе заключенного в оковы Иоанна Крестителя, жадно вглядываясь в его лицо, на котором застыло мучительное отчаяние безумца.
– «Я в рот твой влюблена, Иоканаан. Он как алая перевязь на башне из слоновой кости. Он как гранат, разрезанный ножом из слоновой кости. Цветы граната, что цветут в садах Тира, – более красные, чем розы, – не так красны. Красные крики боевых труб, возвещающие прибытие царей и внушающие страх врагам, не так красны»
[33]
.
