Мы выехали на довольно длинный прямой участок дороги. Водитель перегнулся к соседнему сиденью и подал нам через спинку громоздкий сверток. Развернув французскую саржу, мы обнаружили внутри серо-голубой китель с высоким воротником и тремя звездами, а также шляпу, украшенную бледно-зелеными перьями. Это была форма австрийского генерала кавалерии. Под кителем лежали черные брюки с красными лампасами и обшитый золотой тесьмой пояс с кистями. Из одного кармана выглядывал розовый листок почтовой бумаги отменного качества. Я явственно слышал вкрадчивый голос Фердинанда, когда читал его записку моему другу:
Дорогой мистер Холмс, мой портной Хаммонд с Вандомской площади сшил эту форму специально для Вашего брата. Когда я в следующий раз буду в Лондоне, мне бы хотелось, чтобы Ваш брат встречал меня в ней на железнодорожном вокзале Виктория, где нас снимет на камеру доктор Уотсон. Я приколол к кителю Большой Крест учрежденного мною нового ордена «За военные заслуги». Дайте знать, если захотите, чтобы я придумал еще одну награду, уже для Вас, в знак благодарности за помощь моей стране в поисках Зографского евангелия.
Далее шел постскриптум, написанный небрежным почерком:
Если Вы не хотите получить от меня военный орден, я выведу новый сорт розы с четырьмя прелестными алыми лепестками и дам ей название Rosa sherlockholmesia.
А еще ниже принц приписал:
Забыл сообщить Вам, что Его Императорское Величество Абдул-Хамид II, султан Османской империи, Халиф и Предводитель правоверных (известный так же как Кровавый Султан), хотел бы дать Вам аудиенцию в Высокой Порте, так как уже давно является почитателем Вашего таланта. Прошу извинить за то, что не передал его приглашение вовремя. Я совершенно об этом забыл.
Глава двадцать вторая,
в которой мы возвращаемся домой
Ближе к вечеру мы расположились в уютном вагоне принца в «Восточном экспрессе» и с огромным аппетитом поглощали сначала оленину, затем говядину, маринованную в красном вине и запеченную в тесте, а после апельсиново-карамельный крем с ломтиками апельсина в сиропе, сдобренном ликером «Куантро». После обеда Холмс достал коробок спичек и закурил трубку «дублин» из белой ирландской глины, набитую крепким табаком, который он купил в Софии. Большие сизые клубы дыма стали подниматься вверх, и его глаза заметно оживились.
– Какая жалость, Уотсон, – проговорил он, – что история самого необычного нашего расследования никогда не ляжет на стол редактора. Мы можем утешать себя тем, что тайная история любой страны намного интереснее официальных хроник, ставших достоянием общественности. Вы помните странный прием, который нам оказали у Каменной Свадьбы?
– Еще бы! – воскликнул я.
– И как вам это, если оглянуться назад?
– Ужасно. Мы были на волосок от смерти. Еще несколько ярдов – и взрыв разнес бы нас на мелкие ку…
– Верно, несколько лишних ярдов вполне могли стоить нам жизни, – оборвал меня мой друг, – но это была бы чистая случайность.
Я удивленно воззрился на него:
– О чем это вы?
– Такой финал не предусматривался планом постановки.
– Окажите любезность – объясните, о какой постановке речь?
– Помните, что нам рассказывал сэр Пендерел Мун по поводу лингвистических талантов принца?
– Помню, и очень хорошо. Я преклоняюсь перед теми, кто говорит на многих языках, да к тому же бегло и свободно.
– Напомните мне его слова.
– Он сказал: «Принц невероятно способен к языкам. Со своей матушкой и иностранными дипломатами он общается на блестящем французском. К Великому народному собранию обращается на великолепном болгарском. Хвастается на безупречном английском и итальянском. Непристойно бранится на венгерском, македонском и русском. А на родном диалекте немецкого изъясняется со слугами, которых он привез с собой из Кобурга».
– Великолепно, Уотсон! Скажите, а сумели ли вы разобрать, на каком языке он обращался к нападавшим? Если, конечно, могли что-то слышать после оглушившего нас грохота взрыва.
– Я только заметил, то это какой-то гортанный язык.
– Это был Ostfränkisch – восточнофранкский диалект немецкого языка, который мне довелось изучать. Но почему такой полиглот, как Фердинанд, избрал язык родных мест, чтобы изъявить свое презрение русским или македонским террористам, если он ругается как сапожник на их языке?
– Не имею понятия, Холмс, – пожал я плечами. – Почему же он так поступил?
– Он ни за что бы этого не сделал, если бы не одно «но».
– Какое?
– Оказанный нам возле Каменной Свадьбы неласковый прием был частью спектакля, затеянного для нашего увеселения. Вот только из-за оплошности дворцовых слуг нас едва не разнесло на куски.
– Так что же он им кричал? – Я заглянул в свою записную книжку: – Нам он перевел это следующим образом: «Подлые убийцы, прислужники русского царя, вы еще поплатитесь своими жизнями. Если вы немедленно не уберетесь отсюда, то вас настигнет меткий выстрел доктора Уотсона».
– На самом деле, – усмехнулся Холмс, – он крикнул: «Кровожадные идиоты, вы чуть не убили Шерлока Холмса и доктора Уотсона. Вон отсюда! А то я надеру как следует ваши задницы. Я же приказал взорвать эту штуковину после пикника, а не сейчас!»
Нас с Холмсом разобрал смех. Я похлопал себя по карману, где лежал крошечный «дерринджер», из которого Джон Уилкс Бут застрелил Авраама Линкольна. Ему предстояло пополнить мою коллекции точно таких же пистолетиков, выдаваемых за роковое оружие, которое смертельно ранило американского президента ужасным апрельским вечером, когда мне было всего двенадцать лет.
Эпилог
Через несколько недель после нашего возвращения из Болгарии мне доставили посылку с острова Капри. В ней находились великолепный камень, кошачий глаз, и бриллиантовая булавка для галстука. Там же мы нашли записку от принца:
Моему большому другу доктору Уотсону скромный сувенир на память о путешествии в мою страну. Я уверен, что в Ваших венах течет кровь крестоносца. Я чувствую, что, если этого потребуют обстоятельства, Вы сядете на коня и будете разить неверных булавой, которая нанесет им немалый урон.
На отдельной карточке значилось:
Эта булавка приобретена в Константинополе в 1890 году. В течение 10 лет ее носил принц-регент и будущий царь Болгарии.
В посылке мы также нашли алую рубашку стрелка королевской гвардии, предназначенную для Холмса («В знак глубокого уважения – и чтобы разнообразить Ваш гардероб»).
А спустя шесть месяцев на Бейкер-стрит принесли записку, явно написанную женской рукой. В ней сообщалось:
Надеюсь, вам будет приятно узнать, что прах молодой особы, найденной мертвой на горе Витоша, перевезен из церкви Святого Людовика в Филиппополе в имение Калчевых и захоронен на тихой поляне.
