– По-моему, мы общались непосредственно, только когда работали над его витриной.
– Этого уже достаточно, – сердито буркнул Филипп. – У него дьявольски тонкий нюх на женские слабости.
– И он так же, как тебе известно, без ума от Кэйд Кори.
Филипп очень выразительно хмыкнул, давая понять, что он не вчера родился.
– Он перенес дату свадьбы. Сначала они назначили ее на март, а теперь передвинули на июнь.
– Только потому, что сестра Кэйд попала в больницу. Он рассказал мне об этом, когда мы работали над витриной. Она серьезно пострадала в Кот-д’Ивуаре, неподалеку от одного шоколадного кооператива.
Очередное скептическое хмыкание.
– У Сильвана изысканный вкус, и он моментально отличит фальшивку от бриллианта.
Ее сердце радостно вздрогнуло, и по всему телу разлилась теплая волна.
– Ты считаешь фальшивкой красивую миллиардершу?
– Естественно. – Филипп, казалось, сам поразился тому, что сказал.
– А по-моему, он вцепился в нее мертвой хваткой, – сухо возразила Магали. – Не знаю, конечно, как им удастся решить проблему места жительства.
– Проблему?
– Ну, ему, очевидно, надо жить в Париже. Он же лучший шоколатье в мире.
– У него неплохие конфеты, – сдержанно признал Филипп, пожав плечами.
Магали подавила усмешку.
– А она – наследница приносящей миллиарды компании, действующей в Штатах. Кстати, я как раз частенько размышляла о том, что у моих родителей тоже был сложный выбор между местом жительства и личными интересами.
Он, прищурившись, посмотрел на нее с тем напряженно-сосредоточенным видом, с каким обычно в ресторане пробовал новое блюдо, пытаясь распознать все еле уловимые оттенки его вкуса.
– У твоих родителей? Пчелы и лаванда, разве их гармоничное сочетание не предопределили сами небеса?
– О, безусловно. Но академическая карьера ждала пчеловода в Корнелле
[138]
, а лавандовые поля ждали ухода в Провансе, вот мои предки и летали через океан туда-сюда, пытаясь постичь гармоничную периодичность семейных радостей, которая позволит им обоим заниматься любимым делом… Вряд ли у Сильвана и Кэйд получится нечто подобное, кому-то придется резко поменять жизнь.
– Кэйд, – заявил Филипп с такой уверенностью, словно тут не могло быть двух мнений.
Магали облегченно вздохнула.
– О, слава богу. Если бы Париж потерял Сильвана Маркиза, я убила бы, наверное, эту принцессу Шоколадных плиток Кори!
Но она задумалась: сильно ли страдает Кэйд, отказавшись от родного дома ради Сильвана? Или, может быть, уверенная в своей власти, она считает собственным домом весь мир?
Филипп сердито поджал губы.
– И ты постоянно ела его конфеты, пренебрегая моими пирожными?
– Мне нравится шоколад.
– Магали… – он многозначительно посмотрел на нее, – мне не хочется, чтобы ты вынуждала меня сменить профиль из-за твоей повышенной восприимчивости конкуренции. Но если тебе хочется шоколадных изысков, я сам смогу приготовить их так, – и он склонился к ней, блеснув зубами в опасной усмешке, – что ты растаешь от наслаждения.
Она вскинула голову, чувствуя, что уже начала таять лишь от одного его желания приготовить что-то исключительно для нее.
Он, естественно, не замедлил припасть к ее шее с поцелуями.
Далеко не одна причина побуждала его покупать ей так много разнообразных шарфиков.
Глава 32
Спустя два дня Филипп явился к Магали со своей фирменной коробкой в руках. Она осторожно, с замиранием сердца, подняла крышку. И увидела простое пирожное. Самый незатейливый из его изысканных сладких подарков. Шоколадная миндальная ракушка, только на этот раз блеск ее гладких створок соблазнительно приглушили порошком какао с более темным оттенком. Очаровательные, изящно приподнятые волнистые краешки. Она достала из коробки пирожное, глотая слюнки от одного лишь ощущения его нежной текстуры под пальцами. Ганаш внутри оказался светло-сливочный, возможно, с легким лиловатым оттенком.
Магали перевела взгляд на Филиппа. Он выглядел взволнованным, с нетерпением ожидая ее оценки. Однако на его лице уже не проявлялось то дикое безумно откровенное нетерпение, с каким он прежде жаждал того, чтобы она попробовала его творения. Похоже, он сомневался, что она мгновенно растает от наслаждения. Да, его напряженный взгляд определенно смягчился.
Она откусила пирожное и – его критерии наслаждения, должно быть, чертовски высоки – сразу испытала приятное возбуждение. Первый всплеск блаженства, порожденный тихим говором волн хрустнувших шоколадных створок, сменился вторым, более мощным – с мягкой нежностью начинки, подарившей ей свежий привкус какого-то смутно знакомого аромата. Пережив мгновение сокровенного блаженства, Магали открыла глаза, позволив кусочку пирожного растаять на языке. Господи, он создал чудо.
– Лаванда?
Он кивнул, и в глазах его вспыхнули веселые огоньки. Однако он продолжал стоять, скрестив на груди руки, прислонившись к окну в ее комнате. В позе напряженного ожидания.
Она откусила пирожное второй раз. Ощущение живого вкуса усилилось. Как ему удалось создать такое чудо? Шоколад с лавандой. Ее семейное наследие смешалось с нынешней жизнью, оживив связь с матерью. Она откусила еще кусочек, потом еще… И в самой середине ракушки под ее зубами вдруг хрустнуло шоколадное зернышко, скрытое в ганаше, и трогательный вкус новой начинки разлился по языку текучей сладостью медовой карамели.
Ах. Ее отца тоже не забыли. Семья воссоединилась. И это воссоединение оказалось восхитительным.
Магали потрясенно взглянула на него, проницательного прирученного льва, прислонившегося к холодному окну, уже уверенного в том, что ей понравится его новинка. Неужели он трудился над этим пирожным целых два дня? Придумывая, как лучше всего соединить для нее три столь излюбленных вкуса?
На глаза ее навернулись жгучие слезы. Но она тут же отерла их быстрым движением.
Он медлено отошел от окна и, не сводя с нее изумленного взгляда, подхватил ее на руки как ребенка. Опустив Магали на кровать, он с неторопливой нежностью припал поцелуем к ее губам. Заказанный в ресторане ужин их не дождался.
* * *
– Не пора ли нам принимать решение? – внезапно спросил он позднее в тот вечер, когда они шли в его квартал, собираясь подкрепиться фалафелью
[139]
. Они еще пребывали в блаженном спокойствии, благостной нежности, порожденной в этот вечер утонченной любовной игрой. Темное речное русло переливалось отраженным сиянием фонарей, подобно волшебным самоцветам, украсившим браслеты мостовых пролетов, и они уже спускались по мосту к площади Отель-де-Виль, и впереди высились усеченные пирамиды куполов залитого вечерней иллюминацией фасада ратуши. Каток на площади уже закрылся. Близилась весна.
