— Ну ты же понимаешь, о чем я. Или ты все еще девственник?
Лицо его вспыхнуло от смущения, он уставился на участок ковра между ножками круглого столика, который стоял у большого окна.
— Если тебе не хочется, можешь не отвечать.
— Мне не хочется.
— Ладно, не отвечай. Но если ты девственник, то виноват в этом только ты сам. Девушки в твоей школе по тебе с ума сходят.
— Ничего они не сходят, — неловко улыбнувшись, возразил он.
— Сходят-сходят. Приглядись к ним получше, сам увидишь. Ты очень милый мальчик, Сидней. Мне хотелось бы посмотреть на тебя в холодный день. Готова поспорить, на холоде твои щеки и губы становятся алыми.
Сидней виновато улыбнулся. Он и сам знал, какими алыми становятся в холодные дни его губы и щеки, какой он миловидный и чистенький — в сравнении с его одногодками. Пока отец был жив, его, Сиднея, далеко от дома не отпускали, и потому свободу, позволявшую ему приглядываться к миру, он получил лишь недавно. Мир начал неторопливо раскрываться перед ним огромной, загадочной панорамой, и каждое новое открытие доставляло юноше наслаждение.
Он указал на фотографию паренька в футбольной форме, спросил:
— Это ваш сын?
— Нет, — ответила женщина. — Это сын мистера Ингэлла. — И, увидев недоумевающее лицо юноши, добавила: — Я его вторая жена.
— А…
— Обычно он проводил с нами каждые полгода, но сейчас учится в колледже. И не был здесь почти шесть лет.
Она протянула руку к шкатулке, достала новую сигарету, нервно пристукнула ею по тыльной стороне ладони. Потом сняла со стола зажигалку и повернулась к юноше, явно колеблясь, отчего лицо ее впервые за время их разговора стало по-настоящему мягким.
— Ты милый мальчик, Сидней, — медленно произнесла она. — Страшно нравишься девочкам. Я знаю, я ведь тоже когда-то училась в школе. Бери их столько, сколько сможешь, пока не станет слишком поздно. Они для того и созданы. Бери, пока можешь, и ты никогда не пожалеешь об этом.
Тут она увидела, как он поеживается, и спросила:
— Что с тобой?
— Не знаю, — промямлил он.
— Тебя пугают разговоры о девушках?
— Нет, — ответил он.
— Тогда почему ты смущаешься? Ты никогда не обсуждал такие вещи с друзьями?
— Да нет. У нас и совсем неприличные разговоры бывают.
— Так в чем же дело? В том, что я женщина?
— Я не знаю.
— В том, что я старше тебя, или в том, что я красива?
— Наверное, в этом.
— Не увиливай. В чем? В возрасте или во внешности?
— Я думаю, и в том и в другом.
Она закурила, откинулась на спинку софы.
— Значит, по-твоему, я красива?
Он кивнул покраснев.
— Прекрасна?
Он снова кивнул. И взглянул в сторону коридора, гадая, когда вернется тот мужчина.
— И что же тебе во мне нравится?
— Наверное, все. Вы очень красивая женщина.
— Но должно же что-то нравиться тебе в особенности. Так что это — лицо, грудь, форма бедер, которую ты можешь только представлять?
Юноша, чувствуя, что обливается потом, уставился на столик в углу гостиной, уставился с пристальным вниманием, которое, надеялся он, позволит ему пригасить разгоравшиеся в нем стыд и смущение. Там стояло что-то странное — стеклянный сосуд с резиновой трубкой. Интересно, что это такое?
— Ну так что же?
— Мне не хочется, чтобы вы об этом спрашивали.
— Хорошо, — согласилась женщина. — Не буду. А хотел бы ты лечь со мной в постель?
Он резко повернулся к ней, ощущая теперь уже изумление и гнев, а не испуг. Муж ее находился в соседней комнате. Наверное, тут какой-то розыгрыш?
— Мне пора идти, — сказал он и встал. — Я должен вернуться в контору.
— Да ладно, Сидней, — сказала женщина. — Сядь. Я не буду к тебе приставать.
Он медленно сел в кресло, глядя на нее с подозрением и опаской.
— Что с тобой? — спросила она. — Я не кажусь тебе привлекательной?
— Не в таком смысле, — негромко ответил юноша.
— Почему же? Если бы ты увидел меня на улице, я ведь показалась бы тебе желанной, верно?
Юноша отвернулся. Она была самой красивой женщиной, с какой он когда-либо разговаривал, и Сидней понимал: увидев ее на улице, он остановился бы и смотрел ей вслед, пока она не исчезла бы из виду.
— Похоже, я тебе просто неинтересна, — устало произнесла женщина. — А скажи, что так заинтересовало тебя на том столике?
— Вон та вещь, — ответил он, указав пальцем. — Это что? Трубка?
Женщина вставила ступни в туфельки и направилась к столику, рукой поманив юношу за собой. Он пошел следом и остановился за ее спиной, стараясь смотреть не на изгибы ее тела, а на стеклянный сосуд.
— Это трубка, — сказала женщина, взяв сосуд со столика и повернувшись к юноше.
— А вода зачем?
— Чтобы охлаждать дым. Мы курим крепкий табак. Гашиш. Знаешь, что такое «гашиш»?
— Наркотик, правильно?
— Да, — ответила она. — Наркотик. Не желаешь попробовать?
Он торопливо отступил от женщины, потряс головой. Вошедший в гостиную мужчина приблизился к столу.
— Чем вы тут занимаетесь? — спросил он.
— Да вот предлагаю молодому человеку покурить нашего табачку. Если кто знает в этом толк, то гашиша в нем два к одному.
Мужчина отобрал у жены трубку, положил ее на стол и негромко спросил:
— Ты спятила? Он же несовершеннолетний.
— И все еще будет несовершеннолетним, когда мы приспособим его к делу, — сказала женщина.
— Ладно, Скелли. Замолчи, пожалуйста. Иди к себе. И поторопись. Не держать же его тут целый день.
Она отдала ему сигарету и вышла из гостиной. Мужчина повернулся к Сиднею, улыбнулся. Лет ему было около пятидесяти: глубоко посаженные серьезные глаза, чисто выбритое лицо с крошечной капелькой крови под нижней челюстью и глубокими складками, спускающимися от ноздрей к краям рта. Мягкий ровный голос, спокойные серьезные интонации. Он отвел Сиднея в центр гостиной, там они сели лицом друг к другу.
— Тебя не ругают на работе, когда ты задерживаешься надолго? — спросил мужчина.
— Слишком долго задерживаться я не могу, — ответил Сидней.
— Но если мы задержим тебя, ты сможешь с ними договориться?
— Не знаю, — сказал Сидней.
Мужчина достал из кармана две банкноты, протянул одну Сиднею. Тот, смущенно улыбнувшись, принял ее, сложил, увидев при этом, что получил десять долларов, и сунул в свой карман.
