— Куда вы? — спросила она.
— Простите. — Купер попытался улыбнуться, не получилось. — Мне нужно идти.
— Почему? Почему вам нужно идти?
— Мы еще увидимся, — быстро сказал он. — Я не могу объяснить, но мы еще увидимся.
— Когда?
— Здесь. Не знаю когда, но увидимся. Будьте здесь, хорошо?
— Хорошо, — сказала она. — Буду. Когда?
— Я не знаю когда, но вы будьте.
Он резко развернулся и пошел, не оглядываясь, назад. Выйдя из бара, он торопливо зашагал к авеню и поспел в магазин за пару минут до закрытия. Купив горчицу, он направился к своему дому, шагая как можно быстрее, потому что отсутствовал уже долгое время, а гости ждали горчицы. На середине пути он взглянул на часы и перешел на бег.
Ночь была теплая, влажная. Питер, грузно восседавший в кресле, слишком узком для его дряблой туши, потел. Усталый, немного подавленный, он чувствовал, как теплый пот сочится из пор его тела и холодеет, высыхая под нижним бельем. Он сидел, склонившись над столом и бесцельно доскребывая его поверхность широкими желтоватыми ногтями. Из расположенной за коридором комнаты отдыха молодежной организации доносилось гулкое постукивание пинг-понгового мячика. Алекс говорил что-то, однако мысли Питера блуждали неведомо где, и вслушиваться ему было трудно.
— Не знаю, — сказал Алекс. — Иногда я просто не знаю.
Старый, согбенный, он сидел у стены на высоком деревянном табурете.
— Иногда я понимаю, что ни в чем не уверен.
Отвечать Питеру не хотелось, и потому он просто хмыкнул. За коридором играли в настольный теннис, Алекс говорил, говорил, а Питера мучила мысль, что какое-то время назад все распалось, умерло, а он не заметил это и жил рядом с трупом. То, что задумывалось как полная жизни и сил организация, непонятным образом оказалось хилым и вялым. И все стало иным, грустным и гнетущим.
— …веру, — сказал Алекс.
— Так уж все устроено, — отозвался Питер, не имевший никакого понятия, о чем говорит Алекс. — И всегда было устроено.
Алекс примолк, и некоторое время в комнате слышались только его затрудненное дыхание да перестук мячика. Все изменилось. Ты долгое время живешь совсем рядом с чем-то, уверенный в том, что хорошо знаешь, каково оно, а затем наступает день, когда ты приглядываешься к нему и видишь нечто совсем иное. Он стал старше, и Макс тоже, а многие просто ушли и места их заняли усталые, запутавшиеся старики вроде Алекса, насмешливые педанты вроде Кроуфорда и незадачливые юнцы с красными прыщами и эротическими переживаниями. Травматический идеализм, подумал он и улыбнулся — формулировка ему понравилась.
— Даже философы, и те не уверены, — грустно произнес Алекс. — И те продвигаются на ощупь.
Питер не ответил. Парная, думал он, вслушиваясь в стаккато мячика, парная игра. Его ненадолго посетила сумасбродная мысль: встать и пересечь коридор, чтобы выяснить, действительно ли там играют двое на двое, — сумасбродная, поскольку он понимал, что даже для выполнения столь пустяковой задачи сил ему не хватит. Он повернулся к окну, окинул взглядом, прислушиваясь к дыханию Алекса, хаотичный узор огней, крошечных заплаток на мягкой черной мантии ночи. Вдоль авеню строем шли фонари, дальше различалась площадь с желтовато светящимися окнами, узкие лучи автомобильных фар тянулись вперед подобно длинным белым пальцам и сплющивались, ударяясь о мостовую. Огней было множество, а если добавить к ним звезды, множество это станет неисчислимым.
Дверь открылась, вошел, пожевывая зубочистку, Кроуфорд в свисавшем с его покатых плеч старом твидовом пиджаке. Он кивнул взглянувшему на него без всякого выражения Питеру. Айра Кроуфорд был худощавым смуглолицым мужчиной, способным доказать или опровергнуть все, что угодно, используя для этого набор хранившихся в его голове статистических данных; человеком неизменно насмешливым и презирающим все на свете. Закрыв дверь, он пересек комнату и присел на угол стола. После чего вынул изо рта зубочистку и принялся выковыривать ею грязь из-под ногтей. Промолчав несколько минут, он взглянул на Питера.
— Видел сегодня твоего друга, — сказал он, неспешно сооружая на темном лице юмористическое выражение.
— У меня нет друзей, — ответил Питер, постукивая пальцами по столешнице. — Какого?
— Макса.
Питер выпрямился:
— Макса Хирша?
Айра кивнул:
— Макса Хирша.
— Где?
— В баре на западной стороне, — ответил Айра.
Он повернулся к Алексу и неторопливо, со старательно изображенным безразличием заговорил, обращаясь непосредственно к нему. Питер слушал, ощущая нараставшее раздражение.
— Я был там с юной леди, обладательницей на редкость плоского животика, пытался развеять ее нравственные сомнения с помощью нового метода. Совратить ее посредством диалектики и спиртного. Мы добрались уже до пятой кружки пива, она значительно повеселела, но тут дверь распахнулась, и вошел Макс. — Айра снова повернулся к Питеру. — Макс Хирш.
— Ты слишком много болтаешь, Айра, — сердито отозвался Питер. — Он был в форме?
— Он был в штатском, — ответил Айра.
— Что он там делал? Ты разговаривал с ним?
— Он покупал там пиво, кувшинчик. Я с ним не разговаривал.
— Ты за ним проследил?
— Я знал, что тебе понадобится его адрес, и потому проследил.
Айра повернулся к Алексу:
— Я последовал за ним с неохотой, с большой неохотой. Купил юной леди еще одно пиво, сказал, что скоро вернусь, и последовал. Вот его адрес.
Он извлек из кармана сложенный вдвое почтовый конверт, протянул его Питеру.
— А когда я вернулся, — продолжал он, снова обращаясь к Алексу, — то увидел рядом с ней здоровенного морского пехотинца, подхватившего оставленную мной эстафетную палочку. По тому, где находились к моему возвращению его лапы, я понял, что он достиг больших успехов. Мое пиво и моя диалектика, а награда досталась морпеху. Так уж оно устроено, а, Питер?
Питер поднял на него взгляд.
— Слишком много болтаешь, — повторил он.
— Правда? — радостно спросил Айра.
— Да, — ответил Питер. — Правда. И будь любезен, слезь, к чертям собачьим, с моего стола.
— Стул-то пришлось в ремонт отнести, — сказал Айра. Никакой попытки встать он не предпринял.
— Меня это не волнует, — ответил, гневно повысив голос, Питер. — Хочешь — сиди на полу, хочешь — стой, но со стола убирайся.
