— Гражданин Мамедов?
Парадоксально, но факт: для всех граждан РФ, а также бывшего СССР, равно как всех нынешних независимых государств, образовавшихся после развала Союза, высокое слово «гражданин» до сей поры звучит примерно как «Тревога!». Как только нашего человека либо бывшего нашего человека называют гражданином, он почему-то тут же делает печальный вывод: «Всё, шухер». Сейчас: либо документы потребуют, либо срок впаяют.
— Гражданин Мамедов? — повторил Дмитрий самым что ни на есть «ментовским» тоном.
Тон оказался в самую масть. В том смысле, что после таких петрухинских интонаций Мамедов все понял настолько правильно, что Дмитрию даже не пришлось демонстрировать липовую ксиву. Впрочем, ничего удивительного здесь нет — за последние десятилетия, не без деятельного участия милиции/полиции, у нас в стране образовалась новая нация — «лицо кавказской национальности». А у этого «лица», соответственно, выработался особенный нюх на ментов. И соответственное же к ним отношение. Короче: Этибар-оглы встал как вкопанный, широко открыл золотозубый рот и выкатил глаза.
— Ты что, онемел от радости нашей нечаянной встречи?
— Э-э… очень радостно, очень. Совсем радостно, да?
— Капитан Петров, уголовный розыск. А ты — Мамедов?
У Мамедова задвигался кадык, он сглотнул подкативший к горлу ком и выдавил из себя законопослушное:
— Да.
— Документы покажи… и рот закрой. А то я ослеплен блеском твоих золотых коронок.
Этибар-оглы привычно протянул Петрухину российский паспорт — новенький, выданный чуть больше года назад, но уже изрядно захватанный ментовскими руками во время многочисленных проверок, рейдов и «вихрей-антитерроров». Дмитрий внимательно пролистал его, подспудно отметив, что Этибар-оглы женился почти одновременно с получением паспорта. Отметил и то, что его «избранница» старше супруга на двадцать лет. Хм… Это ж надо, какая любовь! Куда там Ромео и Джульетте. Хотя во времена Ромео и Джульетты, помнится, не оформляли фиктивных браков с целью получения гражданства.
Дмитрий посмотрел паспорт и опустил его в карман. В свой карман.
— Э-э… — среагировал на этот его жест Этибар.
— Еще раз скажешь мне «э-э» — рассыпешь свои коронки по асфальту. Где Русаков?
— Кто? — спросил Мамедов растерянно.
— Слушай, Эдик, я ведь русским языком говорю: где Русаков? Где сабля?
— Сабля? — переспросил он, и тут Петрухину стало ясно, что про саблю азербайджанец ничего не знает.
Чуда не произошло. Ну да решальщики на него особо и не надеялись. Не надеялись, но все-таки думали: а вдруг?
Но теперь вот Дмитрию сделалось ясно, что про саблю Этибар не знает.
Тем не менее он повторил, настойчиво и с металлом:
— Где сабля? Я точно знаю, что ты ее дома хранишь.
— Слушай, начальник! Мамой клянусь: не знаю никакой сабля… да?
— Ты еще здоровьем мадам Гришуковой поклянись, — подсказал Петрухин.
— Какой мадам Гришуковой?
— Твоей горячо любимой «супругой» Гришуковой Жанной Револтовной, одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения… Ты что же это, Эдик, «супругу» забыл?
Мамедов снова сглотнул, и его смуглое лицо побледнело, черные усы и щетина на щеках обозначились контрастней. Он явно не понимал, что происходит и чего от него хотят. Дмитрию, собственно, именно это и было нужно.
— Плевать мне на твою «супругу», Эдик. Плевать… Мне нужна сабля. Ну? Где хранишь: в шкафу? На антресолях?
— Какая сабля? Зачем так говоришь, да?
— Значит, нет дома сабли краденой? — уточнил откуда-то из глубины салона голос Купцова.
Мамедов опасливо заглянул в нутро «фердинанда». Смотреть ему пришлось против низкого вечернего солнца, и навряд ли он там что-нибудь толком разглядел.
— Нет никакой сабли! — ответил Этибар невидимому второму и даже приложил руку с «трубой» к сердцу. — Клянусь — нет!
— Хорошо, — кивнул Петрухин. — Веди домой, сами посмотрим.
— Зачем?
— Ты что — дурак? — набычился Дмитрий, но тут в разговор снова вклинился голос из загадочной глубины салона:
— Не надо оскорблять гражданина, товарищ капитан! Он не хочет пускать нас в квартиру — не надо. Это его конституционное право… Верно?
Петрухин кивнул, и Этибар-оглы тоже кивнул. Он слышал из салона некий начальственный голос, который вроде бы защищал его интересы, и поэтому кивнул трижды.
Дмитрий тоже еще раз кивнул и подтвердил:
— Верно, товарищ прокурор. А что же делать-то с ним?
— А что с ним делать? — переспросил «прокурор». — Если гражданин не хочет пригласить нас к себе, то, пожалуй, стоит нам пригласить его в гости. Для начала на десять суток по девяностой статье, а за десять суток я гражданину подберу уголовных дел столько, что на пожизненное хватит. Девиз российской прокуратуры знаете?
— Какой девиз? — побледнел Мамедов. — Не знаю я никакого девиза. И саблю не знаю. Верно говорю, да.
— А девиз такой: «Придумай сам, за что попал, а у меня спроси — на сколько?»
Купцов произнес эти слова и демонически рассмеялся. Мамедов побледнел еще сильней и стиснул свой телефон так, что костяшки пальцев побелели.
— Ну что, — ухнул далее «прокурор» из своей значительной темноты, — заполнять постановление? Бланки-то у меня с собой, гражданин Мамедов. Осталось только вписать твою фамилию, и все — поедешь прямиком в «Кресты»…
* * *
Солнце заливало красными лучами потолок однокомнатной квартиры Мамедова на последнем, четырнадцатом, этаже. Квартирка напоминала склад «секонд-хенда» и по сути им и была. Половину двадцатиметровой комнаты занимали мешки с ношеным шмутьем из-за границы. Мешки лежали в прихожей, кухне и даже на лоджии. И повсюду висел тяжелый, густой запах дезинфекционной обработки…
— Мамедов, — спросил Купцов ошеломленно, — это что такое?
— Секонд-хендом торгуем, начальник… да?
Петрухин сплюнул и спросил:
— Секонд-хенд у тебя, наверно, люкс, да?
— Очень хороший, очень… ЭКСКЛЮЗИВ. Совсем хороший, да?
Купцов помотал головой, посмотрел на Петрухина. Тот тяжко вздохнул и сказал:
— Тут мешков пятьдесят, товарищ прокурор.
— Пятьдесят два, — педантично поправил Мамедов. — Все из Европы.
— Тьфу, — сказал Купцов. — Пятьдесят два! Вот непруха. В них можно всю шайку Али-Бабы спрятать вместе с награбленными сокровищами.
— Слушай! Зачем говоришь: награбленное? За все деньги платил. У.е. платил, да? Я тебе все бумаги покажу.
— Засунь их себе в жопу, — произнес Петрухин и сел на мешки.
