– А мы точно не опоздаем? Во сколько поезд? – на бегу спрашивал Ваня.
– Сто раз уже говорил! – недовольно ответил Николка. – Четыре тридцать пять пополудни, дачный поезд, от Троице-Сергиева посада. Да вон сам смотри!
Возле большого табло толпилась публика; вокзальный служитель, приставив стремянку, мелом вписывал в одну из граф время прибытия.
– Точно, он! – увидел Иван. – Уже прибыл, получается! Третья платформа… ага, это там. Побежали, а то пропустим!
Чтобы пройти на перрон, требовалось приобрести особый, «перронный» билет, так что пришлось ждать снаружи, возле ажурных ворот, через которые выходила приезжая публика. Сквозь прутья решетки близко – рукой подать! – были видны поезда, и ребят сразу же окутал особый аромат «чугунки». Щемяще и тревожно пахла паровозная гарь – в локомотивах жгли каменный уголь, так что запах был густым и едким; с ним смешивался сумасшедший дух креозота, которым пропитывали шпалы. В двадцать первом веке их будут делать из железобетона; и хотя старые, деревянные, еще не вполне исчезли из обихода, мало кто из Ваниных современников сохранил в памяти их пьянящий аромат. Мальчик вздрогнул от накативших воспоминаний: Басра, где запахи угля и креозота смешались с острой вонью пороха и крови…
То и дело сквозь вокзальный гомон прорывались свистки паровозов; им отзывались колокола, трели кондукторов и однотонно-похожие крики «поезд отправляется!» да «поезд прибывает!».
Дачный состав стоял у дальней платформы. Пассажиры покидали вагоны; дачники и прочая благополучная публика в шляпах и панамах, с кулечками и громадным носильщиком «номер восемь», шествующим впереди семейств в непременном фартуке с пирамидой чемоданов на плечах.
Николка пытался подпрыгивать, высматривая в толпе тех, кого они пришли встретить; Ваня же предпочел решить вопрос кардинально и вскарабкался на решетку, идущую вдоль перрона.
Безобразие немедленно было замечено: звонкая трель свистка вокзального служителя согнала нарушителя прочь. Ваня недовольно скривился и соскочил вниз, на прощанье продемонстрировав железнодорожнику средний палец. Но – увы, никакого удовлетворения выходка не принесла: этому вульгарному жесту предстояло войти в употребление только через сто с лишним лет, так что ретивый железнодорожник оскорбления не понял.
Первым заметил дачников Николка: он запрыгал, завопил, замахал руками и вообще повел себя крайне несолидно. От семейства Выбеговых отделилась Марина – хотя Овчинниковы уже несколько дней как были в Москве (Василию Петровичу пора было готовиться к началу учебного года), Марину оставили с Выбеговыми, чтобы девочке досталось несколько лишних беззаботных дачных деньков.
Ваня было бросился вслед за товарищем, но остановился: вслед за Мариной навстречу Николке шла девочка в бежевом платье с пелеринкой и в бежевой же шляпке. Мальчик сразу узнал спутницу Николкиной кузины: Варенька Русакова, с которой он познакомился еще в мае. Вслед за ней шла маленькая Настя Выбегова, которой через несколько дней предстояло впервые отправиться в гимназию. По такому случаю девочка, сильно вытянувшаяся за лето, старательно придавала себе чрезвычайно серьезный вид. Ваня припомнил, что уже встречал Настю – на памятной велопрогулке в Петровском парке, в компании Вари и Марины Овчинниковой.
Варя подошла ближе; мальчик с некоторым смущением увидел, что она узнала его и теперь радостно улыбалась, маша рукой. «Глаза у нее зеленые… – машинально отметил Ваня и тут же подумал, что никогда не обращал внимания на цвет глаз, например, своих одноклассниц. – И светятся как… будто золотистые огоньки! Или это просто солнце?»
Тучи над городом и правда разошлись, и на платформу Ярославского вокзала щедро изливались лучи последнего летнего солнышка.
– Здравствуйте, Никол, – сказала Варя и подала ладошку гимназисту. Потом поправила шляпку и повернулась к Николкиному спутнику: – Здравствуйте… Ваня, верно? Мы с вами знакомы, помните? Меня зовут Варя Русакова, я…
– Помню, конечно! – весело сказал Иван. – Очень рад вновь видеть вас. Хорошо, что все наконец вернулись!
Москва
Август 2014
