В восемьдесят первом году Владимир Алексеевич перебрался в Москву, где и началась его карьера репортера. После Кукуевской катастрофы восемьдесят второго года (когда под размытую водой железнодорожную насыпь провалился целый состав) его репортажи приобрели широкую известность, и с тех пор его острые заметки и очерки стали появляться во многих московских изданиях.
Любезно раскланявшись с новым знакомым, Никонов отвел Корфа в сторону. В двух словах он изложил барону ситуацию; тот сразу все понял и попросил позволения на минуту отлучиться. Назад барон вернулся не один, а в сопровождении брата Ольги, Романа. Никонов тут же припомнил, что девушка не далее как сегодня упоминала, что Ромка, близко сошедшийся в последнее время с бароном, пропадает у него целыми днями.
Сомнений ни у кого не возникло – Яшу надо немедленно выручать. Роман, вполне освоившийся в клубе, побежал в оружейную комнату; Никонов только принялся обсуждать с Корфом способ проникновения в «Сибирь», когда их неожиданно прервали.
В суматохе они напрочь забыли о Гиляровском – и тот, чутким репортерским ухом уловив обрывок беседы, решил напомнить о себе.
– Вы уж простите, господин барон, что я невольно оказался посвященным в ваши… хм… обстоятельства, – заговорил гость, – но раз уж вы с Сергеем Алексеевичем собрались на Хитров рынок – может, я смогу быть вам полезен?
К Хитровке подъехали, когда уже начинало смеркаться. Последние дни на город нет-нет да и проливались короткие августовские ливни; низина у Москвы-реки к вечеру оказалась затянута плотным туманом – будто облако село.
К площади, окруженной облезлыми неопрятными домами, спускались переулки – как ручьи к болотцу. На углу такого вот переулка пролетка миновала пустую полицейскую будку.
– Рудникова вотчина, – нарушил тишину репортер. – Хитровка относится к третьему участку Мясницкой части, там приставом Шидловский. А Рудников этот на Хитровке царь, бог и воинский начальник – всех тут знает, без его ведома ничего не делается. Надо бы к нему обратиться по такому делу – да, как назло, уехал третьего дня в Кинешму, к племяннице. А Лохматкина, соправителя рудниковского, я похуже знаю.
Соседи по пролетке внимали Гиляровскому с уважением. Дошлый репортер, услыхав о том, что Корф с лейтенантом собрались вызволять пропавшего на Хитровке Яшу, вызвался их сопровождать. Трудно сказать, чего тут было больше – стремления помочь новым знакомым или репортерского желания оказаться в центре событий. Барон, отведя Никонова в сторону, поведал, что журналист слывет знатоком преступной Москвы, на Хитровке его принимают чуть не как своего, и вообще – он будет до крайности полезен в их экспедиции. Кроме того, Гиляровский был известен огромной физической силой и, как говорили, выступал в цирке, атлетом французской борьбы и силачом-гиревиком. Никонов спорить не стал – в таких делах он всецело доверял Корфу.
– Правда ли, что здешние городовые знают в лицо всех беглых преступников на Хитровке? – поинтересовался барон.
– Конечно, знают! Сколько лет уж стоят! А так-то и дня не простоишь, пришьют!
– Так что же, – недоуменно нахмурился Корф, – они искать воров, значит, боятся?
Владимир Алексеевич усмехнулся.
– Видели бы вы того Рудникова, – сказал он. – Его сам черт испугается: огромный, настоящий атлет, усы седые, кулачищи – с хороший арбуз. Прикажут – кого угодно разыщет. Я ему как-то тот же вопрос задал, так он мне вот как ответил: «Ну, каторжник… Ну, вор… нищий… бродяга… Тоже люди, всяк жить хочет. А то что? Один я супротив всех их. Нешто их всех переловишь? Одного пымаешь – другие прибегут… Жить надо!»
Напуганный разговорами седоков «ванька», согласившийся везти на Хитровку только за лишний пятак, остановил экипаж:
– Все, господа хорошие, приехали. Вот она, «Сибирь», не приведи господь…
И мелко закрестился.
– Скорее! Лови извозчика! – И Геннадий сунул Валентину горсть мелочи – вся «царская» касса группы на данный момент. Тот бестолково заметался по мостовой, не зная, что делать. Пролетка, как раз проезжавшая по Большой Бронной, вынуждена была принять к тротуару; извозчик обложил бестолкового «скубента» непечатной бранью и взмахнул бичом.
– Да скорее, мать вашу! Дрон!
Дрон кинулся наперерез:
– А ну стой! Поедешь на Хитровку!
Кучер, настоящий «лихач», аристократ извозного промысла, судя по лакированной пролетке и статной, подобраной в масть серой паре лошадей, – решительно замотал головой:
– Ни-и-и-и, барин, даже и не простите! До Старой могу, а дале сами, на Хитровку мне лезть никак не можно!
– Ладно, хоть до Старой! – прохрипел Дрон. Очень хотелось дать кучеру в морду и скинуть с козел; но он, увы, не представлял, как управлять лошадиной тягой. – Эй, давайте сюда! Едем!
Геннадий заскочил в пролетку, чуть ли не волоча за собой окончательно потерявшего способность соображать Валентина. Следом в экипаж погрузился и Виктор.
– Лошади устали, господа хорошие, куда же вы, все вместе-то… – заныл было извозчик, но вконец озверевший Дрон вытянул из-за пазухи ТТ и приставил его к боку спорщика.
– Езжай, гнида, завалю на хрен!
Извозчик впервые в жизни видел автоматический пистолет, но суть реплики уловил.
– Да я ж… барин, чево вы… я што, я – как скажете!
– На Хитровку! – ледяным голосом приказал Геннадий. – Дрон, если будет упираться – прострели ему колено.
– Ага, а сам будешь править этим тарантасом, – с ядом в голосе добавила Вероника. Девушка уселась в экипаж вслед за Виктором.
– Не боись, если надо – буду, – хмыкнул Дрон. Он пристроился на козлах рядом с перепуганным кучером, упирая в бок несчастному ствол. На ТТ, для маскировки, он накинул какую-то тряпку. – Че лыбишься, как параша? Пошел, мля…
В гости к Лопаткину они явились на редкость вовремя: студент был в истерике и как раз собирался поправить дела понюшкой белого порошка. Но – не сложилось; Дрон безжалостно отобрал зелье, после чего бедняга был подвергнут допросу.
Выяснилось, что сегодня утром некий пан Ляшковский, подданный Австро-Венгрии, прислал в «Ад» человека с предложением студенту Лопаткину прибыть к семи часам пополудни в трактир на Хитровом рынке, именуемый местными обывателями «Сибирь». Где студента и должны проводить к означенному пану Ляшковскому для приватной беседы. Посыльному, типу угрюмому и недружелюбному, было велено отконвоировать студента Лопаткина по указанному адресу.
Лопаткин, встревоженный таким выбором места для рандеву, отказался. В ответ присланный тип предъявил студенту нож и посулил неприятности. После чего Лопаткин, раздавленный тяжестью аргумента, безропотно выполнил требуемое.
На Хитровке студента встретил не кто иной, как Ван дер Стрейкер, его бывший наниматель, не выходивший на связь после достопамятного взрыва на Воробьевых. Бельгиец был неожиданно любезен – вручил студенту пятьдесят рублей «за доставленные неудобства» и заявил, что вновь нуждается в его услугах. Их они и обсуждали в течение примерно четверти часа; потом за окнами поднялся хай, а через пару минут конвоир, которому бельгиец велел ждать перед «Сибирью», ввалился в комнату, таща сильно избитого паренька лет семнадцати.
