Шестеро отлупленных скамейкой кипели от ненависти, собираясь по вечерам в трактире, они орали как сумасшедшие. Любого пустяка хватило бы, чтобы вспыхнул пожар. Народ заволновался.
Вот так и вышло, что однажды утром дон Камилло был вынужден отправиться в город, потому что епископ вызвал его для разговора.
Епископ был седым и сгорбленным. Чтобы посмотреть дону Камилло в глаза, ему приходилось задирать голову.
— Дон Камилло, — сказал епископ, — ты болен. Тебе нужно отдохнуть пару месяцев в тишине и спокойствии в какой-нибудь горной деревушке. Да-да, тут вот умер настоятель прихода в Пунтаросса, так что можно сразу двух зайцев убить: ты наведешь в приходе порядок и поправишь свое здоровье. А потом вернешься, отдохнувший, свежий, как роза. Здесь тебя заменит дон Пьетро, он еще молод, беды никакой не наделает. Ну как, дон Камилло, ты доволен?
— Нет, Владыка, но поеду, как только скажете.
— Вот и молодец, — ответил епископ. — Твое послушание тем более похвально, что все это тебе не нравится, а ты соглашаешься.
— Владыка, а Вас разве не расстроит, если люди скажут, что я сбежал из страха?
— Нет, — улыбаясь, ответил старец. — Никто в мире никогда не посмеет подумать, что дон Камилло испугался. Иди с Богом, дон Камилло, и оставь в покое скамейки: это не христианский аргумент.
Весть сразу же разнеслась по городку. Пеппоне сам объявил ее на экстренно созванном собрании.
— Дон Камилло уезжает, — заявил Пеппоне, — его в наказание отправляют в горы, к черту на кулички. Отъезд завтра в три.
— Ура! — единодушно воскликнули собравшиеся. — Чтоб он там, на верхотуре, сдох!
— Это к лучшему, что все так закончилось, — провозгласил Пеппоне. — Он уж думал, что он тут царь и бог, но еще немного и пришлось бы его отделать нешуточно, а так вышла экономия усилий.
— Пусть убирается, как пес паршивый! — завопил Нахал. — Надо всем дать понять: кто завтра с двух до половины четвертого высунет нос на улицу, тому не поздоровится.
* * *
В назначенный час дон Камилло уже с чемоданом в руке пошел попрощаться с Распятием в центральном алтаре.
— Жаль, что я не могу взять Тебя, — вздохнул дон Камилло.
— Я так или иначе буду с тобой, дон Камилло, — ответил Христос, — не волнуйся.
— Разве я и впрямь поступил так плохо, что меня необходимо сослать? — спросил дон Камилло.
— Да.
— Значит, все против меня?
— Все. И даже дон Камилло против тебя и осуждает твой поступок.
— И то правда, — признал дон Камилло. — Я бы сам себе надавал по морде.
— Попридержи руки, дон Камилло. Счастливого пути.
Если в городах страх обозначается числом 90, то в сельской местности он должен быть не меньше 180
[14]
. Так что улицы городка были пустынны. Дон Камилло сел в вагон и, когда его колокольня скрылась за верхушками деревьев, почувствовал горечь обиды.
— Ни одна собака не вспомнила обо мне, — вздохнул дон Камилло, — видно, я и вправду не выполнил свой долг, видно, я и вправду плохой человек.
Скорый поезд останавливался на каждой станции, в Боскетто он тоже затормозил. Боскетто было крошечным поселением в шести километрах от городка дона Камилло. И тут вдруг в купе дона Камилло стало тесно от народа, а высунувшись в окно, он увидел толпу сограждан, которые хлопали в ладоши и кидали цветы.
— Люди Пеппоне сказали, что того, кто выйдет на улицу перед вашим отъездом, отделают дубинами, — объяснил один крестьянин из Страдалунги, — вот мы и пришли все сюда, чтобы не вышло чего.
Дон Камилло не мог уже ничего понять, в ушах его стоял разноголосый гомон. Но когда скорый тронулся, его купе оказалось набитым цветами, бутылками, свертками, пакетами, кулями, а в багажных сетках кудахтали связанные за лапки курицы.
Но одна заноза все еще оставалась в его сердце.
— А как же те? Они-то, значит, до смерти на меня злы, что такое устроили… Мало им было того, что меня прогнали?
Через четверть часа поезд остановился на станции Боскопланке, в последней деревне коммуны. Тут дон Камилло услышал, что кто-то его зовет. Он выглянул в окно и прямо перед собой увидел мэра Пеппоне и всю его банду в полном составе. И тут мэр Пеппоне произнес речь.
— Прежде чем Вы покинете подведомственную нам территорию коммуны, мы намерены от имени всего народа Вас поприветствовать и пожелать скорейшего выздоровления, по которой причине вы сможете в скорейшем времени вернуться к вашей духовной миссии.
И пока поезд набирал ход, Пеппоне широким жестом снял шляпу, и дон Камилло в ответ снял свою шляпу и, размахивая ею, стоял, высунувшись в окно, как памятник героям Рисорджименто.
* * *
Церковь селения Пунтаросса стояла на верхушке крутого холма и была в точности такой, как рисуют на открытках. Дон Камилло взобрался наверх, вдохнул полные легкие горного, пахнущего хвоей воздуха и повторил:
— Небольшой отдых в горах пойдет мне на пользу, по которой причине мы сможем в скорейшем времени вернуться к нашей духовной миссии.
Сказал он это очень серьезно, и в этот миг выражение «по которой причине» казалось ему сильнее, чем все сочинения Цицерона.
Возвращение к своим овцам
Присланный на замену дону Камилло священник оказался хрупким юным батюшкой. Он знал свое дело, говорил гладко и такими кругленькими, чистенькими словами, что казалось, их только-только вытащили из словаря. И хотя дон Пьетро, конечно, понимал, он здесь временно, но, как поступил бы и всякий другой священник, он привнес с собою в церковь те маленькие новшества, без которых человек не может вынести пребывания под чужой крышей.
Сравнение, может быть, не очень уместное, но это похоже на то, как человек, приезжая в гостиницу и зная, что не задержится там дольше одних суток, не может удержаться от того, чтобы сдвинуть вправо столик, стоявший слева, а влево — стул, стоявший справа. Потому что у каждого из нас есть свое видение гармонии и равновесия, цвета и объема. И всякий раз, как представляется такая возможность, мы стремимся восстановить равновесие, которое нам кажется нарушенным.
В общем, суть в том, что в первое же воскресенье по приезде дона Пьетро прихожанами были отмечены два значительных нововведения: высокая свеча, изукрашенная восковыми цветочками, которая всегда стояла слева на второй ступеньке солеи, теперь была сдвинута вправо и помещалась перед какой-то святой, изображения которой раньше в церкви не было.
