Тогда дон Камилло распахнул крышку люка, подтащил к нему скирду сена и бросил вниз.
— Чего это вы задумали? — спросил прятавшийся все это время Пеппоне.
— Давай помогай мне кидать сено, а я тебе потом объясню.
Пеппоне замычал себе под нос, но принялся скидывать скирду за скирдой. Дон Камилло спустился к коровам, и Пеппоне последовал за ним.
Дон Камилло подтащил скирду сена к правой кормушке, перерубил связывающую ее проволоку и рассыпал сено по кормушке.
— Займись левой кормушкой, — приказал он Пеппоне.
— Ни за что, хоть режьте меня! — закричал Пеппоне, подтаскивая скирду сена клевой кормушке.
Они работали, как целая рота скотников. Потом пришло время поить. А поскольку это был самый передовой коровник с двумя рядами коров и желобами для воды, то приходилось метаться вдоль сотни коровьих хвостов, отбиваться от копыт, тянуть коров за рога и бить кулаками по мордам, чтобы они не перемерли от чрезмерного питья.
Когда они управились, в коровнике было все еще темно. Но только потому, что все окна и двери были заколочены досками.
— Три часа дня, — сказал дон Камилло, посмотрев на часы, — до вечера отсюда не выбраться.
Пеппоне злился, но понимал, что ничего не поделаешь.
Вечер застал дона Камилло и Пеппоне в углу коровника, играющими при свете керосиновой лампы в карты.
— Я так есть хочу, что епископа проглотил бы всего целиком, — воскликнул Пеппоне сердито.
— Эта пища, гражданин мэр, тяжела для пищеварения, — миролюбиво отвечал дон Камилло, хотя у самого от голода стояла в глазах зеленая пелена. Он бы охотно съел хоть кардинала. — О том, как ты есть хочешь, расскажешь, когда посидишь тут столько, сколько эти коровы.
Перед выходом они накидали еще сена во все кормушки. Пеппоне ни за что не хотел этого делать и все твердил, что это предательство народа. Но дон Камилло был неумолим.
Так и получилось, что к ночи из коровника перестало доноситься мычание. Пазотти испугался, решив, что наступила агония, и у животных нет уже сил кричать. Утром он вышел на переговоры с Пеппоне. Немного уступок с обеих сторон, и все вернулось на круги своя.
Днем в приходской дом зашел Пеппоне.
— Эх, дети мои, — ласково сказал дон Камилло, — всегда нужно следовать советам вашего старого пастыря.
Пеппоне, скрестив руки на груди, застыл от такого потрясающего бесстыдства.
— Отче, — сказал он, — мой автомат!
— Твой автомат? — удивился дон Камилло. — Твой автомат был у тебя.
— Он был у меня! Но когда мы выходили из коровника, вы, бессовестно воспользовавшись тем, что у меня в голове все перемешалось, свистнули его!
— И правда, что-то я припоминаю, — с удивительной готовностью отзвался дон Камилло. — Не сердись на меня, Пеппоне. Я просто старею. Вот уже и не вспомню, куда я его задевал…
— Вы у меня уже второй автомат крадете, отче! — мрачно заметил Пеппоне.
— Не надо нервничать, сын мой, кто знает, сколько их у тебя еще припрятано по разным закоулкам, возьмешь себе другой.
— Вам палец в рот положи, так вы и всю руку отцапаете. Из-за таких, как вы, порядочные христиане в мусульман готовы обращаться.
— Так оно, наверное, и есть. Но тебе это не грозит. Разве ж ты порядочный?
Пеппоне швырнул об пол свою шляпу.
— Ведь будь ты порядочным человеком, ты бы пришел сказать мне спасибо за все, что я сделал сегодня для тебя и для народа.
Пеппоне подобрал шляпу с пола, заломил ее на макушку и направился к двери. С порога он обернулся:
— Вы можете стащить у меня хоть двести автоматов, но, когда наступит день народного восстания, я все равно найду орудие 75-го калибра и дам залп по этому проклятому дому.
— А я отобьюсь из гранатомета 81-го калибра! — нисколько не испугался дон Камилло.
* * *
Пеппоне, выходя, прошел мимо открытых дверей церкви и посмотрел в сторону алтаря. Он сорвал с головы шляпу и тут же яростно водрузил ее на место, чтобы никто этого не увидел.
Но Христос увидел и рассказал об этом дону Камилло, зашедшему в церковь:
— Тут Пеппоне проходил, он со Мной поздоровался.
— Осторожнее, Господи. Был уже один такой, он Тебя поцеловал, а сам продал за тридцать серебреников. Так и этот, поздоровался с Тобой, а за три минуты до того говорил мне, что в день народного восстания найдет орудия калибра 75 и пальнет по дому Господню.
— А ты ему что?
— Что и я найду гранатомет калибра 81, чтобы пальнуть по «Народному дому».
— Понимаю. Но беда в том, дон Камилло, что у тебя гранатомет 81-го калибра и в самом деле есть.
Дон Камилло развел руками.
— Господи, у всякого человека есть безделушки, которые жалко выбросить. Это своего рода сувениры. Мы ведь все довольно сентиментальны. И потом, разве не лучше, что все это хранится у меня, а не у кого-нибудь еще?
— Дон Камилло всегда прав, — улыбаясь сказал Иисус, — до тех пор пока не наделает глупостей.
— Ну, тут мне нечего опасаться, у меня же лучший в мире советчик, — парировал дон Камилло.
И Христу уже нечего было ответить.
Крестный ход
Каждый год в городке на престольный праздник ходили крестным ходом с Распятием из главного алтаря. Процессия с возвышающимся над ней Распятием шла на дамбу, откуда совершалось освящение вод. Молились, чтобы По вела себя как приличная река и не бузила.
Казалось бы, и в этом году все должно было идти по заренее установленному порядку. Дон Камилло обдумывал какие-то детали чинопоследования праздничной службы. И тут появился Нахал.
— Председатель ячейки, — провозгласил он, — послал меня предупредить, что ячейка намерена участвовать в крестном ходе в полном составе со знаменами.
— Спасибо председателю Пеппоне, — отвечал дон Камилло. — Я буду счастлив, если все члены ячейки по-участвуют в крестном ходе. Однако я попросил бы их быть любезными и оставить дома флаги. В церковных процессиях нет места политическим знаменам. Такие у нас установки.
Нахал ушел, но вскоре появился Пеппоне. Он был весь красный, а глаза его вылезали из орбит. Он вломился в приходской дом без стука и с порога закричал:
— Мы тоже христиане! Не хуже других! Чем мы хуже-то?
— Тем, что входя в дом к людям, не снимаете шляпу, — не потерял спокойствия дон Камилло.
Пеппоне резким движением сорвал с головы шляпу.
