Дона Камилло позвали еще раньше, и он сразу побежал, потому что понимал, что счет идет на часы. В домике синьоры он увидел большую белоснежную постель, в которой лежала такая крошечная, такая хрупкая старушка, совсем как дитя. Но синьора Кристина вовсе не впала в детство — как только она увидела огромную черную фигуру дона Камилло, она тоненько засмеялась.
— Ну что, надеетесь, что я сейчас буду каяться в куче мерзопакостей, которую наделала за свою жизнь? Ничего подобного, достопочтенный! Я позвала вас, потому что хочу умереть со спокойной душой, без всяких обид. Поэтому я прощаю вам разбитый горшок герани.
— А я прощаю вам, что вы обзывали меня попом-большевиком, — прошептал дон Камилло.
— Спасибо, это лишнее, — отрезала учительница. — Дело ведь в том, с какими намерениями что-то говорится. Я называла вас большевиком так же, как Пеппоне ослом — без всякого намерения обидеть.
Дон Камилло нежно заговорил, пытаясь убедить синьору Кристину, что на пороге вечности нужно забыть все мирские дрязги, что тот, кто надеется попасть в рай…
— Надеется? — перебила его синьора, — Я совершенно уверенна, что туда попаду.
— Это грех гордыни, — мягко напомнил дон Камилло. — Никто из смертных не может быть уверен, что всю свою жизнь провел, безукоризненно соблюдая божественные установления.
Старая учительница улыбнулась.
— Никто из смертных, кроме синьоры Кристины, — ответила она. — Потому что синьоре Кристине сегодня во сне явился Иисус Христос и сказал, что она пойдет прямиком в рай. Поэтому я совершенно уверена. Если только вы не намерены утверждать, что понимаете в этом лучше Христа.
Перед лицом такой ясной, такой неукротимой и несгибаемой веры дону Камилло оставалось только поклонится, встать в уголке и молиться.
И тут пришел Пеппоне.
— Я прощаю тебе лягушек и прочие мерзости. Я знаю, что, в сущности, ты не так уж и плох, и буду просить Бога простить тебе твои тяжкие грехи.
— Синьора, — развел руками Пеппоне, — но я никогда не совершал тяжких грехов.
— Не лги, — синьора Кристина была сурова. — Ты и другие такие большевики выгнали нашего бедного короля, заточили его на бесплодном острове и обрекли на голодную смерть его и его бедных детей.
По щекам синьоры потекли слезы. У Пеппоне при виде слез такой крошечной старушки возникло желание громко закричать.
— Это неправда! — воскликнул он.
— Еще как правда, мне сказал синьор Билетти, а он каждый день слушает радио и читает газеты, — всхлипнула синьора Кристина.
— Завтра же этому реакционеру начищу рожу, — промычал Пеппоне. — Дон Камилло, ну хоть вы скажите ей, что это не так.
Дон Камилло подошел к кровати.
— Синьора, вас дезинформировали, нет никаких островов, никакой голодной смерти, вас ввели в заблуждение.
— Ну, слава Богу, — с облегчением вздохнула старушка.
— Да и выслали его не одни только мы, — гнул свое Пеппоне. — Был референдум, и тех, кто его хотел, оказалось меньше, чем тех, кто его не хотел, вот он и уехал, и никто ему ничего не делал и не говорил. Так устроена демократия!
— Причем тут демократия?! — заметила учительница строго. — Королей не высылают!
— Простите, — сказал Пеппоне и покраснел.
Да и что он мог еще ответить?
Потом синьора Кристина перевела дух и вновь заговорила.
— Ты теперь мэр, и вот тебе мое завещание. Дом и так не мой, а тряпье раздай тем, кому оно нужно. Книги забери себе. Они тебе пригодятся, тебе нужно учиться писать, и повтори спряжение глаголов.
— Да, синьора, — ответил Пеппоне.
— Похороны я хочу без музыки, музыка — вещь несерьезная. И без траурных катафалков. Хочу, как в старые времена, чтобы гроб несли на плечах. А на гробе хочу, чтобы лежал мой флаг.
— Да, синьора, — ответил Пеппоне.
— Мой флаг, что висит за шкафом. Мой флаг — с гербом
[38]
.
Вот и все, что она сказала. Потому что потом она прошептала:
— Благослови тебя Бог, мальчик мой, хоть ты и большевик. — Закрыла глаза и уже их не открывала.
* * *
Утром следующего дня Пеппоне созвал представителей всех политических партий. Они собрались, и он сообщил им о смерти синьоры Кристины и о том, что городское самоуправление в знак народной признательности учительнице берет на себя организацию торжественных похорон.
— Это я говорю вам как мэр. И как мэр, как исполнитель волеизъявления всего населения, я созвал вас сегодня, чтобы вы потом не говорили, что это все самоуправство. Суть дела в том, что синьора Кристина пожелала перед смертью, чтобы гроб несли на руках и чтобы покрыт он был флагом с гербом. Теперь пусть каждый из вас скажет, что он об этом думает. Представители реакционных партий могут помолчать, мы и так прекрасно знаем, что они-то будут счастливы, если оркестр к тому же исполнит и так называемый «королевский марш»!
Первым выступил представитель Партии Действия
[39]
. Он говорил хорошо. Оно и понятно — человек с высшим образованием.
— Из уважения к одному усопшему нельзя оскорблять память сотни тысяч павших, пожертвовавших своей жизнью за Республику!
Он еще много чего с жаром произнес в том же духе. В заключение он заявил, что синьора Кристина хоть и трудилась при монархическом строе, но работала она на благо Родины, и потому честно и справедливо будет покрыть ее гроб тем знаменем, которое в настоящий момент является символом Родины.
— Верно, — поддержал его социалист Беголлини, более убежденный марксист, чем сам Карл Маркс. — Кончилась эпоха сантиментов и тоски по прошлому. Если она хотела флаг с гербом, должна была помереть раньше.
— Ну, это вы глупости говорите, — не удержался аптекарь, глава местных исторических республиканцев. — Нужно скорее подумать о том, что появление этого герба на похоронах в настоящий момент может спровоцировать превращение торжественной погребальной церемонии в политическое выступление, а это обесценит, а может, и вовсе лишит погребение его высокого назидательного смысла.
Затем настал черед христианских демократов.
— Воля усопшего священна, — промолвил представитель ХДП, — а воля покойной учительницы тем более священна, потому что мы все ее любим и почитаем, ее служение в наших глазах подобно апостольскому. И именно наше благоговейное почтение и уважение к ее памяти требует от нас постараться избежать какого бы то ни было оскорбительного жеста, пусть даже не в адрес ее самой, а только связанного с ней предмета. Исключительно во избежание малейшего проявления неуважения, способного осквернить память покинувшей нас синьоры, мы также присоединяемся к тем, кто не советовал бы использовать на похоронах старое знамя.
