Когда вернулся домой после встречи с Таней, испытывал даже нечто похожее на радость от того, что остался верен. Сожаление пришло уже потом, как и разочарование – в себе, в том, что способен на большее, но довольствуется малым. Винил себя в том, что все больше становится похожим на Йориса. Другого бы это могло только обрадовать – быть похожим на своего учителя. Разве не честь для ученика? Но не для Эрика. Быть похожим на Йориса Эрик не хотел. Хотел большего. Если Йорис не смог преодолеть себя, не смог преодолеть тот барьер, что возвело общество вокруг каждого своего члена, заставляя того действовать и даже думать в рамках приличия, установленных все тем же обществом, значит и он должен следовать рамкам, шаблону, искусственно определяющему, что такое хорошо и что такое плохо, не смея выйти за эти рамки, боясь… Чего? Общественного осуждения, непонимания? Но он в этом не одинок. На протяжении тысячелетий были те, кто не хотел мириться с догмами, были уже те, кого за эту индивидуальность вешали на виселице, сжигали на костре или расстреливали у стенки. Он знал об этом, так как в школе изучал историю. Но сейчас, казалось бы, бояться было нечего. Не те времена. И все же он боялся, боялся, ибо был частью общества, ибо привычка бояться впиталась в него с молоком матери, передавалась из поколения в поколение, устремляясь из «темного» прошлого в «светлое» будущее.
Измена – это плохо. Так его учили. Одна женщина на всю жизнь, одна любовь, постоянство – это хорошо. Так его учили. И он никогда не изменял, хотя девушек у него было достаточно. Спал со многими, когда был сам. Спал с одной, когда был не сам. Как сейчас, когда у него имелась Мелани, спавшая в эти ночные часы сном младенца, нисколько не подозревая о тех мучениях, что терзали нутро ее любимого.
Его учили, что измена нисколько не красит мужчину. Что измена – это проявление животной сущности человека, поэтому тот, кто изменяет, ничем не отличается от животного. Впрочем, и животное животному рознь – волки или лебеди создают отношения, которые, порой, и смерть не в силах разорвать. Такие случаи ставят в пример. Говорят, что они – это пример настоящей верности. Так и учили его: верность – это хорошо, измена – плохо. И Эрик ничего не имел против этого. Когда-то.
Эрик все же поднялся с кровати, накинул на плечи банный халат и прошел на кухню. Заварил чай и пока тот стыл, смотрел в окно, думал о том, что если измена – это плохо, тогда… тогда свобода, этот идеал, к которому стремится все человечество и каждый человек в отдельности – также плохо. Ведь если подумать, то хранить верность одной женщине – это зависимость, так как невозможно быть свободным, принадлежа одной женщине. Тогда получается, что неверность – вот это и есть свобода?
– Интересно, что бы на это сказал Йорис? – Эрик хмыкнул, взял со стола чашку с чаем и поднес к губам.
– Получается, что измена – это хорошо, так как она позволяет человеку оставаться свободным даже в отношениях… Мда. Если бы так думал каждый, то я бы сейчас спал, а не пил чай в два часа ночи, – пробормотал Эрик, бросив взгляд на часы, висевшие на стене.
– И все же, какие бы оправдания я ни находил своим поступкам, я не хочу изменять. У Мелани другие идеалы, и я не хочу их разрушать. Она не заслуживает этого, да и… черт… не так я воспитан. Тогда что же делать? Стать как Йорис? Замкнуться на внутреннем мире одной женщины? – Эрик поставил чашку на стол и опустился на стул у окна, зарылся руками в волосы.
– Это несправедливо, – пробормотал он после затянувшейся паузы. – Разве не для того существует такое разнообразие женщин, чтобы мужчина… Нет! К черту других мужчин!.. Чтобы познавший Искусство смог увидеть и почувствовать красоту и очарование каждого внутреннего мира женщины… Нет. Каждого – это слишком, – Эрик хмыкнул, взял со стола чашку с чаем, – но как можно большего количества – почему бы и нет? Страсть, чувственность, нежность, живущие в груди других женщин. Разве можно от этого отказаться? Может, и можно, – Эрик вспомнил о Йорисе. – Но надо ли? Когда умрет Йорис, я останусь единственным мужчиной, знакомым с Искусством, но и я не вечен. Придет время, и я умру. Тогда не глупо ли пренебрегать одним-единственным шансом сделать то, что не дано сделать другому мужчине? Зачем отказываться, когда второго шанса не будет?.. Как же все это трудно, – Эрик вздохнул и взъерошил волосы на голове. – …Но тогда придется изменять Мел. Нет. Только не это. Тогда… тогда я не вижу другого выхода, кроме как расстаться с Мел.
Эрик издал тихий стон, стон, больше похожий на стон умирающего животного, а не человеческий. Он собирался жениться на Мел, а не расходиться с ней. Что за безумие? Растить вместе с ней детей, быть может, даже нянчить внуков.
– Глупая, глупая, глупая идея, – Эрик хлопнул себя несколько раз ладонями по лбу. – Я не могу ее бросить. Не могу, – шепот, словно короткий выдох, потревожил тишину кухни. – Придумай что-то другое. Найди выход, – Эрик поднялся со стула и принялся ходить взад-вперед по кухне. Через минуту такого хождения опустился на подоконник и выглянул в окно. Ночь все так же ползла по улице, заглядывая в подворотни и избегая ярких луж света под фонарными столбами. Луны видно не было. Должно быть, устала слушать тишину и спряталась за облако.
Эрик вздохнул и ткнулся лбом в оконное стекло.
– Нет другого выхода, – шепнул он в темноту. – Нет. Или будь с Мел, но тогда тебе придется забыть о внутреннем мире других женщин, или расстанься с ней и тогда обретешь то, что, быть может, жаждешь больше всего. Изменять Мел я не буду. Не хочу.
Долгую минуту, а то и две, Эрик смотрел в ночь, будто надеялся одним созерцанием тишины обрести ее в своей груди.
– Я не такой, как другие мужчины, – шептал Эрик, пялясь во мрак за окном. – Уже не такой. Поэтому не могу жить теми ценностями, что и они. У меня есть Искусство. Хочу я этого или нет, но оно часть меня. Я не могу не считаться с ним. Оно мое проклятие и мое благословение… Пошло все к черту, – буркнул Эрик и соскочил с подоконника. – Пора идти спать, пока Мел не проснулась. Как будет, так будет.
Эрик допил успевший остыть чай, выключил свет на кухне и направился в спальню, надеясь, что сон сжалится над ним, придет и заберет с собой туда, где иллюзия добрее реальности.
– Как вам это помещение? – на следующий день спросил его Хуго, мужчина-риелтор, когда Эрик решил вновь заняться поиском помещения для школы танцев. – Как видите, помещение большое. То, что нужно для вашей школы. На стенах можно повесить зеркала. Вон там, – мужчина указал рукой в дальний угол помещения, – есть небольшое подсобное помещеньице. Там можно устроить раздевалку. Конечно, немного стоит здесь прибраться, – мужчина подцепил лакированным носком туфли кусок провода на полу и отбросил в сторону. – И заметьте, стоимость аренды очень даже приятная как для этого района. До центра рукой подать. Транспортная развязка хорошая. Кто на машине, кто на автобусе, а кто и на велосипеде доберется, – мужчина рассмеялся и раскинул руки в стороны. – Ну, что вы скажете?
Эрик стоял, сложив руки на груди, и окидывал взглядом помещение. Риелтор уже успел ему сообщить, что раньше здесь находилась небольшая складская компания, которая переехала в другой район. Затем несколько месяцев помещение использовали под склад бытовой техники, а после кто-то захотел открыть здесь мини-сыроварню. Начали делать ремонт, но не закончили, так как хозяева будущей сыроварни подыскали для нее помещение лучше, а это так и осталось пустовать. Эрик и сейчас видел следы незаконченного ремонта – лужицы засохшей краски на полу, обсыпавшаяся штукатурка, куски проволоки на полу, вскрытые гнезда проводки.
