Мечи и кинжалы, полукопья и булавы. Вопли ярости и боли. Идущие от сердца молитвы. Луиджи Бролья, Ланфредуччи, Гийом де Кверси, Хуан де Гуарес, Айгабелла, Виньерон — все они были залиты кровью в той жестокой схватке, которая разразилась вокруг кресел. Он видел, как алебарда Ле Маса описывает блестящие дуги в свете раннего утра, и все в нем дрожало. Если бы не абсолютное спокойствие, порожденное порцией мака в кишках, Тангейзер присоединился бы к ним. Его мучило желание сделать это. Но смерть снова была отвергнута. Для него сегодня не будет славы: он просто выживет или погибнет с позором. Если выпадет последнее — он хотя бы соответствующе одет.
Точнее, раздет, если не считать сапог, давно уже разодранных, которые он обрезал на шесть дюймов ниже колена и испачкал в золе и углях. Теперь вид у них был такой, словно их сняли с трупа. Золотой браслет, надпись на котором являлась сейчас настоящей издевкой над Никодимом, он надел на лодыжку и обмотал тряпками. Во второй сапог он затолкал остатки своих камней бессмертия. Потом испачкал тело грязью, которой изобиловал форт. Хотя у него не было зеркала, он был уверен, что до последнего дюйма выглядит как мусульманский раб. Ле Мас, который был теперь ближе к Божественному, чем когда-либо, радостно заверил Тангейзера в этом, когда они прощались в последний раз. Ле Мас, посвященный в план Тангейзера, приказал загнать пленных на конюшню и перестрелять, вместо того чтобы зарезать, как сделали бы в иной ситуации. Теперь огнестрельное ранение Тангейзера было дополнительным подтверждением, что он единственный выживший пленник.
Тангейзеру теперь нужно было одно-единственное дополнение, чтобы представление имело шансы на успех, и, пока он наблюдал за последним сражением, это дополнение появилось. Человек в полудоспехе отшатнулся от стены и обрушился на булыжники, подняв облако пыли. Он перекатился на живот, сдирая с себя шлем, словно тонет, затем встал на четвереньки, и его стошнило кровью. Он прополз несколько футов, возвращаясь обратно туда, где шла битва, затем упал на локти, поднес правую руку ко лбу, затем к груди, к левому плечу и рухнул лицом вниз, так и не завершив крестного знамения.
Тангейзер развернулся, чтобы идти, но услышал дрожащие звуки собирающих войско труб и обернулся. Под леденящие кровь вопли горстки христиан турки снова отступали. Да, всего лишь для того, чтобы перестроиться и снова ринуться в наступление, но все равно отступали. Ле Мас в последний раз сумел удержать пролом в стене. Теперь уже не больше девяноста человек живых остались стоять у стены. Большинство испанцев и мальтийцев погибли, из рыцарей уцелели только те, у кого были самые лучшие доспехи. Когда они выстроились по бокам от кресел де Гуареса и Миранды, дожидаясь конца, Тангейзер сбежал по ступенькам во двор.
Лоб у него шел пятнами от жара, ноги ступали неуверенно, рана в нижней части спины горела раскаленными углями. Тангейзер споткнулся о мертвого рыцаря, так и застывшего на коленях, и сам упал в пыль. Тангейзер потянул мертвеца за руки. Голова трупа запрокинулась: это оказался Августин Виньерон, пораженный в горло. Теоретически все было просто, но выполнить задуманное оказалось гораздо сложнее. Тангейзер подхватил тело под коленки и перебросил на плечо, кирасой содрав кожу с обожженной солнцем спины. Он крепко вцепился в бедра мертвого рыцаря, надежно уперся ногами и рывком поднялся. Он слышал рядом рев битвы, грохот могучих ударов стали о сталь. Река скоро перекатит через стену и растечется по форту. Пошатываясь, он пошел через двор к конюшням.
Вес мертвого тела и надетого на него металла едва не прикончил Тангейзера. Голова была готова разорваться, ноги превратились в желе, он дышал со свистом, желчь подступала к горлу. Только страх придал ему сил и помог добраться до цели. Он предоставил телу самому сползти с его спины на пол конюшни и упал на камни. Отдышавшись, он огляделся.
Внутри конюшни обнаженные мертвые тела были в беспорядке разбросаны по соломе. Жалкая дюжина на фоне тысяч. Но эту безоружную жалкую кучку перебили ради него одного. Тангейзер подавил приступ угрызений совести, ибо предаваться им здесь было чистым безумием. Отвернувшись, он поглядел через двор и увидел конец. Высокие белые шапки янычаров заслонили собой людей в стальных доспехах. В неистовом финальном припадке мелькали клинки и лилась кровь, затем кресла храбрецов обошли со всех сторон — и форт Сент-Эльмо пал.
Бролья. Де Гуарес. Миранда. Гийом. Айгабелла. Люди, с которыми он сражался бок о бок и пил лучшее бренди. Люди, преданные войне до самого конца и канувшие в вечность на ее приливной волне. Ле Маса изрубили на куски, высоко подкидывая его отсеченные конечности. Через миг появилась его великолепная голова, насаженная на наконечник копья.
Тангейзеру не было нужды смотреть дальше. Он опустил взгляд себе на грудь. Он сам тоже был залит кровью и чувствовал, как еще струйка сочится по спине. Посмотрел на Виньерона, лежащего у его коленей, вытащил меч покойника и уронил рядом. Вынул из-за пояса мертвеца кинжал, выковырял из раны в спине припарку и растревожил края, чтобы пошла кровь. Всадил кинжал в шею Виньерона. Затем упал поверх покойника, изображая борьбу.
Он закрыл глаза, рука застыла на рукояти кинжала, и сознание начало ускользать от него. Вместо него пришли образы. Ампаро и мальчика, Карлы и Борса, Бурака, Сабато Сви… Разум начал покидать его, но он вернул его обратно. Открыл глаза, увидел загорелое лицо Августина Виньерона, волоски в его ноздрях, ожоги на подбородке, безжизненно блестящие белки глаз. Вдохнул застарелую вонь нескольких недель тяжких испытаний, мочи, выжатой из тела смертью, тела настолько обезвоженного, что моча была почти черной. Он ощущал неприличное сопротивление тугого мертвого тела, на котором лежала его щека. Тангейзер заполз на самое дно потемок человеческой души и вот теперь лежал в ее экскрементах, борясь с наркотическим сном на теле товарища, пока кровь застывала на коже, окруженный со всех сторон вонью гниющих мертвецов в доме, который стал склепом для уничтоженных пленников, и пытаясь притвориться тем, чем он не был. Но чем же он не был? Всем, чем может надеяться стать человек. Зато пока что он точно был живым. Он велел себе думать по-турецки. Мечтать о Старом Стамбуле. Молиться на языке пророка. Он глубоко вдохнул и запел, и его пересохший хриплый голос был пустым, как само скорбное одиночество.
— Клянусь ветрами, что веют, рассеивая прах. Тучами, несущими бремя дождевой воды. Кораблями, легко над морем скользящими, и ангелами, что по велению Аллаха несут Его повеления. Истинно, обещанное вам сбудется. Истинно, время суда праведного подходит…
Звук шагов прорвался сквозь причитания, грубая рука схватила его за плечо. Он перекатился, захватив с собой кинжал, и из последних сил встал на одно колено, упершись второй ногой, чтобы вскочить, а между тем безумие что-то шептало ему на ухо, скаля зубы и размахивая кинжалом.
Пара янычаров, худощавых и молодых, стояли над ним с поднятыми ятаганами, от них пыхало жаром победы. Но при виде его они отшатнулись назад, а тот, что был помоложе, протянул руку и пригнул к земле меч товарища. Они увидели мертвое тело Виньерона и разбросанных повсюду мертвецов-мусульман. Увидели священное колесо аги Болукса Четвертого, вытатуированное темно-синими чернилами на предплечье Тангейзера. Увидели красный меч с раздвоенным клинком. Увидели его обрезанный член. На бедре прочитали суру аль-Икласа: «Он есть Аллах, единый, Аллах-ас-Самад, вечный, всемогущий, неродящий и нерожденнный. И не был Ему равным ни один». Товарищеское сочувствие отразилось в глазах янычаров.
