— Я скажу Бертольдо, чтобы он приготовил экипаж.
— Ненавижу экипаж, — заявила Ампаро. — В нем нет воздуха, он замедляет ход лошади — это жестоко по отношению к животному. Экипажи — глупость. Я поскачу верхом. И если Тангейзер не придет со мной, значит, он не тот человек, который способен пройти по лезвию ножа, а тогда, спрашивается, зачем нам встречаться с ним позже?
Карла предпочла не спорить. Она кивнула. Ампаро пошла уже прочь, но остановилась и обернулась.
— А мы сможем поиграть, когда я вернусь? Как только я вернусь?
Два занятия неизменно присутствовали в дневном распорядке Ампаро, без них она страдала: час после обеда они проводили, занимаясь музыкой, а перед сном она неизменно заглядывала в свое магическое стекло. Еще она каждое утро ходила к мессе, но только чтобы сопровождать Карлу, а не из благочестия.
— Нет, если ты вернешься с Тангейзером, — ответила Карла. — То, что я должна ему сказать, очень срочно. Один раз музыка может и подождать.
Ампаро, кажется, была потрясена ее глупостью.
— Но ты должна сыграть для него. Ты должна сыграть для Тангейзера. Это ради него мы так долго упражнялись.
Это звучало нелепо: ведь обе они занимались музыкой уже много лет. Да и в любом случае эта мысль была Карле не по сердцу. Ампаро видела, что ее терзают сомнения. Она взяла Карлу за руки и принялась раскачивать их, словно играя с ребенком.
— Для Тангейзера! Для Тангейзера! — И снова в ее устах его имя зазвучало колоколом. Лицо ее светилось. — Только представь, любовь моя. Мы будем играть для него, как никогда раньше не играли.
* * *
Сначала с Ампаро было очень трудно. Карла впервые встретила ее, выехав рано утром на прогулку. Стоял прозрачный февраль, туман еще клубился, доходя жеребцу до колен, цвели первые вишневые деревья. Туман скрывал Ампаро от взглядов, и их пути могли бы никогда не пересечься, если бы Карла не услышала высокий сладостный голос, разносящийся вокруг, словно пение скорбящих ангелов. Голос пел на каком-то из кастильских диалектов, на какой-то собственный мотив, передающий шелестение крыльев смерти. О чем бы ни шла речь в песне, но, услышав эти неземные звуки, Карла остановила коня.
Она обнаружила Ампаро в ивовых зарослях. Если бы она уже не поняла по голосу, то едва ли смогла бы сказать, что за существо лежит под деревом, сжавшись в комок и наполовину закопавшись в гниющие листья, чтобы согреться: женщина ли это, мужчина, человек ли это вообще или же лесное создание неведомого происхождения. Не считая куска грязной шкуры, которым была обмотана шея, и остатков вязаных чулок, она была совсем голая. Ступни были великоваты для ее телосложения и совсем посинели, как и ладони, сжатые в кулаки на груди. Обе руки, от плеча до запястья, казались сплошным синяком, как и бледная полупрозрачная кожа, обтягивающая ребра. Волосы — цвета воронова крыла, грубо подрезанные и прилипшие к голове под кусками засохшей грязи. Губы — лиловые от холода. Глаза разного цвета не выражали ни тоски, ни жалости к себе, вот поэтому Карле и показалось, что она ни разу не видела никого, кто внушал бы такую жалость. Ампаро так и не рассказала, как очутилась в лесу, голодная, грязная, замерзшая до полусмерти. Она вообще редко говорила о прошлом, да и тогда произносила лишь «да» или «нет» в ответ на догадки Карлы. Но в тот же день, только позже, когда она позволила Карле вымыть себя горячей водой, оказалось, что между ног ее запеклась кровь, а на теле видны были следы от человеческих зубов.
При первой встрече Ампаро не посмотрела Карле в глаза. Прошло несколько недель, прежде чем она стала смотреть прямо на нее, остальных она почти никогда не удостаивала этой чести. Когда Карла спешилась и тронула ее за руку, Ампаро закричала так пронзительно, что конь Карлы едва не вырвался из узды. Увидев испуг животного, Ампаро вскочила на ноги. Она успокаивала коня, что-то негромко бормоча ему на ухо, совершенно не сознавая собственного жалкого состояния. Когда Карла накинула ей на плечи свой плащ, Ампаро ничего не возразила и, хотя и отказалась садиться в седло, пошла рядом, держа коня за уздечку. Так, семь лет назад, Ампаро и оказалась в доме Карлы, пришла вслед за своей хозяйкой домой в тянувшемся за ней длинном зеленом плаще, словно босоногий и оборванный паж из неведомой сказки.
Домочадцы Карлы, ее духовник, ее немногочисленные знакомые в деревне и местные сплетники, которых насчитывалось гораздо больше, были единодушны во мнении, что Карла поступила крайне неблагоразумно, пригрев бродяжку, что она, в сущности, сама такая же ненормальная, как эта девчонка.
Ампаро, которой не было и тринадцати, была склонна к беспричинным приступам ярости, она часами разговаривала с лошадьми и собаками, которым пела страстные серенады своим серебристым голоском. Она отказывалась есть любое мясо, иногда отвергала и свежий хлеб, предпочитая питаться орехами, дикими ягодами и сырыми овощами, так и оставаясь в том же истощенном состоянии, в каком ее нашли, не прибавив в весе ни унции. Она не желала смотреть в глаза священнику, а ее собственные глаза были разного цвета: все это явно свидетельствовало о приверженности к дьяволу — в этом сходились все.
Карла сносила и вспышки ярости Ампаро, и ее периодическое погружение в транс, и внезапные исчезновения девчонки, длившиеся по несколько дней, и осуждение общества, и предложения изгнать из нее бесов, и очевидную неспособность Ампаро отвечать взаимностью на приязнь Карлы. Она казалась нечувствительной к эмоциям других людей или, по крайней мере, совершенно безразличной. Однако в своей верности Карле, в том, что она поделилась с хозяйкой тайной своего магического стекла и исходящими от него откровениями, в том, с каким трудом она пыталась освоить основы этикета и хотя бы зачатки хороших манер, и особенно в той наивной гениальности, какую она выказывала в их занятиях музыкой, Ампаро проявляла любовь куда более глубокую и искреннюю, чем знало большинство смертных. Это была странная дружба, но не было на свете подруг ближе.
Полюбила ли Карла девочку, как иногда думала она сама, повинуясь некоему заклятию, отразившемуся в зеркале познания? Том зеркале, в котором все, кто был околдован, могут увидеть себя? Или же ей в ее одиночестве нужен был кто-то, кого она могла любить, а эта девочка просто оказалась рядом? Всегда ли любовь есть заговор одиночества, узнавания и случайности? Это не имело значения. Девочка завоевала ее сердце. Именно Ампаро, у которой не было никакого прошлого, вдохновляла и подвигала Карлу на поиск, чтобы она могла вернуть собственное прошлое.
* * *
— Я не поеду в Мессину, пока ты мне не ответишь, — сказала Ампаро. — Мы будем ему играть или нет?
Сердце Карлы учащенно забилось при этой мысли. Такого никто не делает. Пригласить человека, человека сомнительной репутации, на незнакомую виллу и, даже не представляясь, заставить его приобщиться к их искусству? Это неслыханно. Тангейзер решит, что они ненормальные. Разум твердил ей, что играть ему было бы глупо. Сердце считало, что это было бы великолепно. Ампаро ждала ответа.
— Да, — сказала Карла, — мы сыграем для него. Мы будем играть, как не играли никогда раньше.
