Тангейзер нахмурился, прицелился в причитающего капеллана и застрелил, попав прямо в крест, нашитый на груди. Пальцы капеллана почти коснулись ног, когда он упал на землю и снова канул в клубы дыма, из которых недавно явился.
— Ага, — произнес Борс, — кто-то должен был это сделать.
Тангейзер вытряхнул из фляги мерку пороха. Копейщики не продолжили наступления, но хотя бы задумались теперь, стоит ли бежать. Некоторые из них дергались и падали под ружейными выстрелами с развалин. Казнь капеллана не произвела особенного воздействия, просто одним человеком стало меньше. Кто-то должен был в этот решающий, отчаянный миг что-то сделать, и способностью сделать это обладал один-единственный человек. Тангейзер посмотрел сквозь толпу одетых в доспехи рыцарей на Ла Валлетта, и оказалось, что сам великий магистр смотрит в его сторону.
— Ну давай, старый пес! — заорал Тангейзер. — Настала пора показать нам, из чего ты сделан!
Он не знал, услышал ли его Ла Валлетт; если и не услышал, то, видимо, сам великий магистр пришел к такому же выводу. Ла Валлетт забрал морион и короткое копье у ближайшего к нему перепуганного солдата — и, к оцепенелому ужасу своих клевретов, старик в одиночку перелез через бруствер и побрел по иссеченной пулями земле к общей свалке.
— Господи помилуй! — ахнул Борс. — Он собирается схватиться с ними врукопашную.
Даже появление самого Иоанна Крестителя на поле боя не могло бы произвести более драматического эффекта. Копейщики тут же снова выстроились в ряды. Провансальцы отпихивали друг друга, сгорая от желания оказаться поближе к старику. Когда Ла Валлетт перешел на неуклюжий бег, шум битвы перекрыли боевые крики христиан: недавно пребывавшие в унынии, они снова ощутили бурление в крови. Рыцари и ополченцы появились из развалин, где еще недавно вроде бы не было ни одной живой души, и сотни ринулись на дымящиеся склоны, где их мрачно поджидали тысячи врагов.
Борс поставил на землю мушкет и вытащил меч. Посмотрел на Тангейзера, который заряжал ружье и спускал затвор с видом человека, не намеревающегося отходить от этой стены.
— Пойдем же, — позвал Борс. — Девчонка не могла высосать тебя досуха.
Тангейзер прислонил ружье к стене и достал перчатки.
— Все равно ты от меня не отвяжешься до тех пор, пока жив, — сказал он.
Они присоединились к гибельной свалке, и, словно возникнув из какого-нибудь отравленного источника, ключи которого никогда не устанут бить, нечестивое упоение битвой тотчас же прошло по всем венам Тангейзера. Он был в шлеме-саладе и нагруднике, взятых из растущей кучи лишних доспехов, и, когда он бежал, пот тоже бежал у него по бокам, словно толпа вшей. У него был меч по имени Бегущий Волк, работы Пассо. Он переступил через упавших товарищей, стонущих, с выпущенными наружу кишками. Он вклинился в строй, рубя и режа, наступая на умирающих и мертвых. Он увертывался от нацеленных на него локтей и блокировал свистящие клинки. Он вырубал для себя место у подножия каменной кучи. Когда какая-то фигура в зеленых одеждах нависла над ним, он нанес обманный удар слева под колени. У врага подкосились ноги, и он ощутил жесткий двойной удар в пояс. Затем Тангейзер нанес своему противнику удар в живот и соскользнул вниз по камням. Наверху шел жестокий бой, янычары таким образом зарабатывали свой хлеб, не обращая внимания на пот и нехватку воздуха. Руки Тангейзера действовали частично по своему собственному усмотрению, наносили удары, которые его разум не мог предвидеть в силу своей медлительности, — так игрок отбивает теннисные мячики на кортах Паллакорды, и в этом заключалось какое-то особенно глубокое удовольствие. Радость клокотала в горле. В этом чудилась некая красота — в единении действия и намерения, когда меч разрубал череп под тюрбаном, одним движением выставляя на общее обозрение и мозги, и глаза. Так не должно было быть, но так было, таков был мир, таков был день и таков был способ вписать свое имя в книгу жизни.
* * *
Час или больше прошел в жестокой схватке под иссушающим августовским солнцем, воздух казался живым от криков и монотонного жужжания «Отче наш». Доспехи Тангейзера были измазаны глиной цвета индиго, он изнемогал под их весом. Схватка была не из легких, но им с Борсом удалось достаточно быстро расчистить себе место на горе камней, и, насколько он мог видеть — а видел он не больше чем на двадцать футов во всех направлениях, — турки откатывались назад. Ход битвы переломился в пользу рыцарей. Затем в нескольких ярдах справа и внизу прозвучал взволнованный крик:
— Великий магистр упал!
Новость распространилась со скоростью чумы по широко растянутым позициям, с каждым пересказом делаясь все мрачнее. Приблизительно в сотне ярдов, по оценке Тангейзера, Ла Валлетта сбила на землю лошадь Мустафы. Помимо снова растекшейся в воздухе вони непреодолимого страха, положение усугублялось тем, что солдаты и рыцари ринулись защищать своего правителя. И в общей суматохе мало кто соображал, где находится Ла Валлетт, в результате возникла какая-то куча-мала. Если бы туркам хватило сообразительности воспользоваться моментом, ход битвы снова бы переломился, и явно в их пользу. Борс развлекался, приканчивая янычара вполовину меньше его. Тангейзер ударил его противника сзади в шею своим закаленным в крови кинжалом и отбросил тело, затем кивнул головой Борсу, предлагая идти за ним.
Они столкнулись со стеной людей, дерущихся с таким неистовством, что Тангейзер не помнил, видел ли когда-нибудь такое раньше: толпа галлов обратилась в настоящих берсерков, стараясь образовать щит вокруг своего военачальника. Янычары, сознавая, что победа находится в каких-то дюймах от их мечей, тоже действовали с не меньшей храбростью и напористостью. Тангейзер с Борсом обогнули место основной схватки и протолкнулись к кольцу рыцарей, окружавших Ла Валлетта.
Без особенных затруднений поглядев поверх голов, Тангейзер увидел бушующую там ссору, которую способны затеять только французы, особенно посреди поля боя. Реплики сторон были слишком цветистыми и слишком быстро произносились, чтобы Тангейзер сумел уловить детали, но он все же понял, что клевреты хотят отвести Ла Валлетта в безопасное место, тогда как старик, который был полон боевого задора, хотя и держался вертикально лишь благодаря Оливеру Старки, и слушать об этом не желал. Подол его рясы промок от крови и был разодран на бедре, но если он и был бледен, то больше от гнева, чем от потери крови, потому что страсти вокруг накалялись и бурлили. Старки же был слишком англичанином, чтобы отстаивать позицию своего хозяина перед лицом таких страстей. Казалось, что галльское упрямство восторжествует там, где потерпел поражение героизм турок.
Тангейзер забрался так высоко на эту окровавленную гору не для того, чтобы его отшвырнули назад. Он плашмя ударил мечом по ближайшему к нему шлему, отчего раздался громкий звон. Его жертва упала на колени, а Борс захохотал, привлекая общее внимание. В последовавшей затем накаленной тишине Тангейзер заговорил по-итальянски:
— Солдаты уверены, что их великий магистр мертв. Поднимите его куда-нибудь повыше, откуда они смогут увидеть его и снова воодушевиться.
