— Виола да гамба, верно? Это ваш инструмент.
Он произнес это так, словно знал, что он не может быть ничьим больше, и это ей польстило.
— Это была страсть моего детства и юности.
— Хвалю ваш выбор, — произнес он. — Я наслаждался музыкой да гамба в салонах Венеции, где выступали прекрасные исполнители, но я никогда раньше не слышал, чтобы в игру вкладывали столько силы и огня. — Он улыбнулся. — Я бы даже, пожалуй, сказал — ярости.
У Карлы похолодело в животе.
— А что это была за пьеса? — спросил он.
— Наша собственная импровизация.
— Импровизация?
— Вариация, сильно приукрашенная, на тему одной танцевальной сюиты во французском стиле.
— Ах, танец, — произнес он. — Если бы все танцы были такими вдохновляющими, я, наверное, сам бы выучился этому искусству, но в танцах я ничего не смыслю.
— Этому можно научиться.
— Только не в доках Мессины. Во всяком случае, если речь идет о тех стилях, которые вы смогли бы узнать. — Он протянул руку к грифу виолы, но не стал ее трогать. — Можно? — спросил он. — Я никогда раньше не видел вблизи такого чуда.
Она кивнула; он поднял инструмент с подставки и внимательно рассмотрел завитки и инкрустацию, а также фактуру нижней деки из клена.
— Поразительная геометрия, — пробормотал он. Потом посмотрел на Карлу. — Насколько я понимаю, форма инструмента задумана с тем, чтобы совпадать с концентрическими кругами, заходящими друг на друга. Гармония геометрическая способствует гармонии звука. Но разумеется, вы знаете это лучше меня.
На самом деле она этого не знала и была поражена странностью его рассуждений, но, хотя она не могла заставить себя согласно кивнуть, опровергать его она тоже не стала. Он вгляделся сквозь прорези в деке, стараясь разглядеть подпись мастера.
— Кто сотворил этот шедевр?
— Андреа Амати
[52]
из Кремоны.
— Превосходно. — Он тронул струну и поглядел на ее колебания. — Перерождение движения в звук, вот вам загадка. Но перерождение звука в музыку — загадка гораздо большая, вам так не кажется?
Карла заморгала, слишком ошеломленная его суждениями, чтобы отважиться на ответ. Тангейзер, видимо, и не ждал его. Он поднял виолу на вытянутой руке, повертел ее в разные стороны, рассмотрел сверху донизу с искренним восторгом.
— Мой старинный друг Петрус Грубениус говорил, что когда достигнуто совершенное соединение красоты и пользы, тогда и может родиться музыка в своем истинном обличье. — Все еще держа виолу в руке, он посмотрел на Карлу и снова улыбнулся. — Если бы я был достаточно развязен, я осмелился бы заметить, что то же самое относится и к этому платью.
Карла почувствовал, как запылали щеки. Она ощущала некоторую сомнительность комплимента, и ей показалось неуместным благодарить за него. Ощущение греховности сжало ее изнутри. Подобные страхи и сомнения сопровождали ее жизнь, сколько она себя помнила. Но за последние несколько минут Тангейзер сдул с нее их пыль, словно ветер, несущийся по длинной запертой комнате.
Она спросила:
— Вы верите в магию?
Нисколько не обидевшись за то, что она никак не ответила на его похвалы, Тангейзер вернул виолу на подставку. И сделал он это с аккуратностью человека, чья связь с материальным миром естественна и глубока.
— Я не считаю магией заклятия, колдовство и тому подобное, если вы об этом, — ответил он. — Подобные фальшивые искусства держатся на фантазии и предрассудках, и, как говорил Платон Дионисию:
[53]
«Философия никогда не будет блудницей, услаждающей профанов и безграмотных». Нет. Слово «магия» происходит из Древней Персии, а там под магом понимался мудрец, считающий, что небесная механика — часть природы. К таким людям относились Заратустра
[54]
и Гермес Трисмегист.
[55]
Египтяне считали, что сама природа пронизана магией. В этом смысле, поскольку речь идет о великом чуде, заключенном в любом творении, я верю в магию всей душой.
Надежды Карлы на то, что удастся подчинить этого человека своей воле, начали угасать. Он указал на второй инструмент.
— А это что?
— Теорба.
[56]
Он взял лютню с двойными струнами и принялся изучать ее устройство с не меньшим любопытством.
— Эта девушка тоже играет как одержимая, — произнес он. — Но скорее ангелами, чем демонами.
Он посмотрел на Карлу, и та снова не нашлась, что ответить.
— Я поражен ее мастерством — тут больше струн, чем я могу сосчитать.
— Ампаро обладает настоящим даром. Я же обязана успехами только длительной практике.
— Вы недооцениваете свой талант.
Она ощутила облегчение, когда Бертольдо, дворецкий, вошел в комнату с серебряным подносом, на котором стояли два хрустальных бокала и кувшин с мятным ликером. Бертольдо сморщил нос и бросил неодобрительный взгляд на мускулистого визитера. Тангейзер не подал виду, что его возмутило подобное неуважение. Бертольдо поставил поднос, наполнил бокалы и повернулся к Карле.
— Больше ничего не надо, — произнесла она.
Едва заметно кивнув головой, Бертольдо развернулся, чтобы уйти. И замер, когда голос Тангейзера словно ударил его в спину.
— Задержись-ка, парень.
Бертольдо повернулся, губы у него побелели.
— Разве слугам не полагается кланяться госпоже, прежде чем уйти?
Карла видела, что Бертольдо готов огрызнуться, он был достаточно нахален для этого, но, судя по лицу Тангейзера, риск получить звучную оплеуху был слишком велик. Дворецкий поклонился Карле с подчеркнутой униженностью:
— Прошу прощения, госпожа.
Карла подавила ехидную улыбку. Бертольдо быстро ретировался, а они с Тангейзером сели за стол. Тангейзер взглянул на кувшин, и стало ясно, что его мучит жажда. Карла взяла один бокал, чтобы дать ему возможность взять второй. Ощутив прохладу хрусталя, он снова по-волчьи усмехнулся.
