Гавань Мессины, «Куронн»
«Куронн» отошел от берега на полмили, когда взорвался «Оракул». Последовавшая за взрывом вспышка пламени была чудовищна, весь берег был залит желтым светом. Все, что сумел разглядеть Борс из разразившегося в доках хаоса, были крошечные человеческие фигурки, мечущиеся на фоне пожара.
По мере того как они уходили в темноту, шум порта вытеснялся скрипом рангоута, шлепаньем пятидесяти двух огромных весел, ударами гонга, свистом хлыста и позвякиванием кандалов и цепей. На открытой гребной палубе внизу рабы, скованные по пять человек, налегали на весла. Они испражнялись и мочились там, где сидели, на овечьи шкуры, пропитанные нечистотами, оставшимися от предыдущего дня. Борс набил ноздри табаком и облокотился на планшир. «Оракул» умер, но жизнь прекрасна. Далекие, мечущиеся в отчаянии фигурки остались в своем мире, а он счастлив быть в своем.
Матиас заявился к причалу как раз, когда Джованни Каструччо и Оливер Старки едва не передрались из-за того, сколько еще можно ждать. Борс, не желавший тратить больше пороха, чем это было необходимо, особенно если его можно использовать для уничтожения язычников, загрузил восемь из дюжины квинталов, остававшихся в порту, на «Куронн», вместе с военным снаряжением, упряжью, припасами и мушкетами канувших в забвение констеблей. Матиас, напротив, явился верхом на неоседланной лошади в сопровождении двух женщин и набора музыкальных инструментов — они походили на кучку трубадуров, сбившихся с дороги и обнаруживших, что они обречены на погибель. Для человека, убившего двух священников и трех офицеров короны, Матиас держался восхитительно спокойно и не менее спокойно загрузил на борт пару своих femmes и золотистого жеребца под изумленными взглядами рыцарей. Но Матиас не был бы самим собой, если бы не проявил выдержку в сложившихся обстоятельствах.
Сейчас Матиас стоял на квартердеке, беседуя с прославленным итальянским капитаном и лейтенантом-туркопольером, словно он был им ровня, а не объявленный в розыск преступник — самый отъявленный на Сицилии, а то и во всей империи (каковым он сейчас, по всей вероятности, числился). Борс ухмыльнулся. Этот человек просто чудо. Посмотреть только на выражение его лица — будто бы он изумляется разверзшемуся на берегу аду не меньше, чем они! Борс не удивлялся тому, что великий магистр хочет заполучить его. Но старый пират получит вдвойне ценный груз — когда дойдет до боя, Борс и сам покажет этим воинственным монахам пару приемов.
Но вот женщины, которых Матиас взял под свое крыло? Только одному Богу известно, какие неприятности они навлекут. Обе стояли рядом с Борсом у планшира, глядя на берег, графиня и девушка с дикими глазами. Он дал каждой по половинке лимона, чтобы забить исходящую от рабов вонь, и они подносили фрукт к носу грациозным движением. Графиня все время поглядывала на Матиаса, стоящего на мостике. Борс ясно видел, что все ее надежды — и кто знает, какие мечты? — теперь прочно связаны с его другом, а известно, что надежды и мечты женщины — самое тяжкое бремя для мужчины, особенно когда он идет на войну. Девушка, стоящая рядом с ней, совершенно не интересовалась кораблем, его зловонной оснасткой и устройством, она неотрывно смотрела на пламя — единственное, что было видно в темноте на далеком берегу, словно это пламя обладало чарующей силой, словно она могла разглядеть в нем что-то такое, чего не видели остальные. Женщины еще больше осложнят им жизнь. Принимать решения станет труднее. Любовь отравит и колодец, и того, кто из него пьет. Но священное призвание Борса состоит в том, чтобы прикрывать спину Матиаса, и он будет его прикрывать.
Двадцать или около того рыцарей в черных камзолах, стоя на почтительном расстоянии от женщин, глядели на удаляющийся европейский берег. На груди у них были нашиты шелковые восьмиконечные кресты, эти кресты призрачно светились в сиянии луны. Им всем перевалило за сорок, но выглядели они лет на тридцать. У всех были густые, воинственно торчащие бороды. Все бормотали вполголоса «Отче наш». Рыцарям полагалось повторять «Отче наш» по сто пятьдесят раз каждый день, но поскольку было сложно подсчитать точно, они редко останавливались и, выходя в море, молились часами, погружаясь в мистический транс. Каждый из них постепенно подстраивался под ритм остальных, пока они не начинали молиться в унисон. Борс ощутил, как холодок прошел у него по спине, потому что звук молитвы, повторяемой в слаженном ритме таким количеством убийц, мог бы вызвать дрожь даже у каменной глыбы. Он видел, что графиня начала повторять вместе с рыцарями их заклинание, а вот девушка этого не сделала.
Борс обернулся посмотреть на Сицилию. Они плыли навстречу кровавой бане, но он страстно ее желал — больше, чем золота, больше, чем славы. Только в бою рвутся оковы морали. Только на поле кровавой брани, где все былые знания и должности превращались в ничто, в пшик, и выявлялась настоящая суть человека. Только там можно было обрести превосходство. Большая часть человечества трудится и умирает, ни разу не испытав подобного восторга. А стоит познать его однажды, как все остальное теряет смысл… Страх, которого и так в мире избыток, — невысокая цена за то, чтобы познать его снова.
Громыхая блоками, хлопая холстиной и такелажем, огромные алые косые паруса упали с высоты и надулись на ветру. Громадный золотистый крест засиял на гроте. Рядом появился Матиас и положил ладонь на сгиб локтя Борса.
— Итак, — сказал Матиас, — твое желание сбылось. Естественный порядок вещей восторжествовал.
— Я не хотел платить за него такую цену, — ответил Борс.
— Зато тебе хотя бы будет что порассказать у костерка.
Борс кивнул головой в сторону женщин.
— А ты захватил менестрелей в юбках, чтобы они музицировали на наших пирах.
— Там, куда мы едем, музыка будет цениться дороже рубинов, — сказал Матиас. — Но послушай меня и запомни мои слова. Я не собираюсь дожидаться окончания этой бойни. Мы едем туда, чтобы вырвать из пасти войны одного мальчишку.
Лет в девять или около того Борс свалил своего папашу на землю мотыгой, а сам на плетенной из ивняка лодке отчалил из Карлайла, чтобы присоединиться к армии короля Коннахта.
[61]
Вспомнив об этом, он нахмурился.
— Какой мальчишка захочет, чтобы его отрывали от такого-дела?
— Может, и не захочет. Но я не собираюсь предлагать ему выбор.
— Кто бы он ни был, я перед ним в долгу.
Матиас покачал головой и улыбнулся. А Борс поблагодарил всемогущего Господа, что каким-то образом, идя по длинной и кривой дороге, он умудрился снискать такую любовь. Борс отправился бы с Матиасом, даже если бы тот собирался похитить самого Сатану с его трона в адских вертепах. Пожав Борсу руку, Матиас отошел и присоединился к дамам.
Борс повернулся спиной к брызгам, взбиваемым лопастями весел. Где-то в другой части этого древнего моря десятки тысяч гази приближались к своему собственному моменту истины. Пятьдесят мучительных дней щека к щеке на кораблях султана. После такого заточения они высадятся на берег, желая только христианской крови. Борс никогда еще не сражался со львами ислама, но если Матиас прав, они доставят немало хлопот. От этой перспективы все внутри его задрожало. Причины, которые привели его сюда, и Матиаса с женщинами тоже, больше не имели никакого значения. Бог войны заговорил, и они откликнулись на его призыв. Ритмическая литания рыцарей проникала ему в душу.
