«Я узнаю его, когда увижу», — заявила Карла. Но если так, значит, она еще не видела его. Тангейзер всматривался в каждое неумытое лицо, ища в нем отголосок лица Карлы или Людовико. В один день он заметил полдюжины мальчишек, показавшихся ему точными копиями либо ее, либо его; на следующий день эти же физиономии показались ему насмешкой над собственным легковерием. Он даже видел мальчишек, которые запросто могли бы происходить от его собственного семени. И все это доказывало только, что мальчика вообще может не быть здесь, что он, возможно, давным-давно умер или находится в каком-нибудь ливийском борделе, а может, в постели кардинала. Тангейзер даже подумывал, не сказать ли Карле, что обнаружил надгробие мальчика на одном отдаленном кладбище за городской стеной. Как сильно будет она горевать по столь абстрактному образу? Но не столько горе, сколько чувство поражения затуманит ее глаза, и он не хотел, чтобы их блеск померк, особенно из-за лжи. Карла, видимо, воспринимала всю свою жизнь как вечное поражение без борьбы, а сильная личность неохотно сдается и не желает извинять свои слабости. Поиски мальчика были последней битвой Карлы; если она проиграет, он опасался, что она уже никогда больше не сможет бороться снова. А он не желал видеть ее сломленной.
Он запил кусок почки вином. Потом обдумал другую ложь, на мысль о которой навела его Ампаро, пока он расстегивал пуговицы на ее платье, вернувшись с полуночного военного совета. Можно подменить того, кого они ищут, любым мальчишкой из огромного числа городских сирот. Она подружилась с каким-то из этих оборванцев в доках и спрашивала, может ли привести его сюда. Будет достаточно просто завоевать доверие подобного мальчишки, заранее научить его кое-чему, заставить его заучить нужную дату рождения, которую затем подтвердить, просто-напросто подделав листок в записях, которые ему достались. Все будут довольны, и они смогут быстро убраться с этого острова безумия и смерти.
Он поймал себя на том, что созерцание последнего кусочка на тарелке внезапно вызвало у него дурноту. Гордость — чудовищное проклятие. Она гораздо вернее приводит к гибели, чем любой порок. Любовь и уважение к женщинам — даже еще хуже и, среди прочего, способны запросто испортить самый лучший завтрак. Он помахал Никодиму, чтобы тот нес кофе. Отхлебнул глоток бодрящего напитка и подождал, когда его дух воспрянет. Он же еще не был в Мдине, официальной столице острова. Ла Валлетт поддерживал связь с ее гарнизоном с помощью своих знаменитых лазутчиков, но путь туда полон опасностей. Однако же мальчик родился именно в Мдине, туда необходимо попасть. Если поездка в столицу окажется столь же безрезультатной, как и все прочие попытки, он убедит Карлу, что больше им нечего здесь делать.
Он потер лицо обеими руками. Его единственным желанием сейчас было вернуться в постель, в объятия Ампаро, но это как раз было одно из тех желаний, которые вернее других ввергали его в неприятности. Карла попросила отвезти ее на Мальту, он сделал это и многое другое. Он вернул румянец на ее щеки. Он дал ей возможность ощутить вкус приключения. Пусть они проиграют, но с честью. Конечно же, ее демоны успокоятся при таких условиях. Он привел козочек в волчье логово, и сознание этого тяжко давило на его разум. Естественно, теперь его обязанность состоит в том, чтобы вывезти их обратно. Откажет ли она ему в титуле после женитьбы? Он как-то позабыл обговорить это условие среди прочих деталей их сделки, что только доказывало слабость его разума, затуманенного зрелищем прекрасной груди. Он безгранично обожал Карлу, сильнее, чем хотел бы признать. Мужчина способен и не на такие глупости ради женщины. Но ведь он бороздил эти воды, еще и поддавшись чарам Ампаро. Это задевало Карлу, без всякого сомнения, и когтистая лапа сжала ему внутренности. Если бы только графиня была чуть менее чувствительна… Если бы он только не напутал с поцелуем, который пытался похитить у нее в саду. Все, что он сумел уловить, — отвращение. Что и неудивительно. А какое сильное чувство он испытывал, глядя на спящую Ампаро всего какой-то час назад?
Проклятье! Он был закован в невидимые кандалы. Мучим духовными орудиями пытки, созданными самим дьяволом. Проницательный человек сумел бы устроить свой отъезд без лишней суеты. Но он не был проницательным человеком, во всяком случае так казалось, и он подытожил все эти пустые размышления тяжким вздохом.
— Тебя что-то мучит, мой господин, — произнес Никодим.
Тангейзер простонал и опустил руки. У македонца было поразительное лицо, смуглое, с ясными чертами, совершенно симметричное и пропорциональное. Черные глаза с длинными ресницами смотрели на мир с оскорбленной невинностью икон на стенах Айя-Софии. Возможно, именно благодаря этим качествам он и оказался среди личных охранников Мустафы, потому что старики черпают уверенность в зерцале юности. Они говорили по-турецки.
— Я слишком часто предаюсь мысленному самобичеванию, — пояснил Тангейзер. — Не советую тебе обзаводиться подобной привычкой.
— Ты показал мне обратную дорогу к Христу, — сказал Никодим. Его глаза сияли идеализмом человека слишком юного, чтобы понимать некоторые вещи. — Моя жизнь принадлежит тебе.
Тангейзер улыбнулся.
— Я не религиозный человек.
— Ты зришь в суть вещей, на что способны только религиозные люди.
Тангейзер не видел причины возражать ему. Верность, на чем бы она ни основывалась, была ценным приобретением. Никодим подтянул рукав рубашки, обнажив бронзовую мускулистую руку, а на ней браслет желтого золота с гравировкой. Он снял браслет и протянул Тангейзеру.
— Прошу тебя, — сказал он. — Прими в подарок. Он облегчит твои страдания.
Тангейзер рассмотрел вещицу. Это было разомкнутое кольцо, тяжелое, наверное, унций семь или восемь, очень мужское украшение. Цвет металла был неровный, с оттенками, и полировка не доведена до совершенства, в узоре были заметны следы от молотка, симметрия тоже была не идеальна. Но тем не менее вещь была поразительная. В центре ширина браслета доходила до полутора дюймов, к краям он сужался до дюйма. И края были украшены головами рычащих львов. Тангейзер повернул браслет к свету и увидел внутри надпись на арабском языке. Он прочитал ее вслух.
— «Я пришел на Мальту не за богатствами и не за славой, а ради спасения своей души».
Он посмотрел на Никодима. Интересно, кто подарил его юноше и почему, но он сомневался, что действительно хочет знать ответ. Тангейзер надел браслет на руку. Он ощутил, как приятное тепло разливается по его груди. Наверное, эта надпись заключала в себе сверхъестественную силу.
— Это самый ценный подарок из всего, что у меня есть, — произнес Тангейзер. Он поднял руку, и браслет сверкнул неярким, почти охристым, светом. — В нем заключена сила, не видная глазу.
Никодим серьезно кивнул.
— Прежде чем сделаться султаном, шах Сулейман был золотых дел мастером,
[82]
— сказал Тангейзер.
