Они так и стояли на коленях, пока птичье пение не ознаменовало приближение зари. На небе цвета индиго вдоль горизонта развернулась фиолетовая полоса. Вскоре она сделалась сиреневой и розовато-лиловой — тогда рыцари еще раз перекрестились и поднялись на ноги. Шелковые шарфы были сняты, лошади потянули ноздрями воздух и ступили на песок, стремена и поводья зазвенели, когда рыцари снова сели верхом и сжали поводья в кулаке. Они вращали плечами, наклонялись, вытягивали руки, чтобы размяться. Во внезапно разлившемся свете Тангейзер увидел самые безжалостные лица, какие ему когда-либо доводилось встречать. Перед ними расстилалась земля, ровная, как пол бального зала, кое-где поднимались кочки песчаного тростника, но не было ни камней, ни кустарников, способных замедлить их движение. Они растянулись в линию с де Луньи и Эскобаром де Корро в центре, откуда-то из далекого Коррадино приплыло призрачное высокое эхо песнопения:
Аллах акбар.
Аллах акбар.
Аллах акбар.
Де Луньи поднял копье, и рыцари двинулись вперед со все возрастающей скоростью. В отличие от врагов, ездивших на легких и невысоких арабских и берберийских конях, рыцари скакали на огромных животных смешанной североевропейской и андалузской крови, способных нести по двести фунтов груза на полном скаку и таких же жадных до крови, как и их хозяева. Тангейзер стоял на берегу, поглаживая голову Бурака, и следил за их продвижением. Он сыграл свою роль и не имел ни малейшего желания ввязываться в драку, а уж тем более — получить ранение. Тем не менее подобное зрелище нельзя упустить. Он сел верхом, выхватил свою кривую саблю и наблюдал с седла.
В пяти футах от него выстроившиеся клином грозные всадники пронеслись во весь опор, и ничто на земле или над ней не могло бы их остановить. Он видел, как лучи поднимающегося солнца вспыхнули над острием клина, и в косом свете, который разливался по ровной поверхности, шлемы и начищенные черные нагрудники всадников засверкали переливающимся розовым блеском. И, пышно украшенные новорожденным днем, они с грохотом обрушились на лагерь и накинулись на полусонных канониров с жаром, подогреваемым праведным гневом и ненавистью.
Человеческие фигуры вскакивали в панике — и тут же оказывались повержены обратно на землю. Булавы описывали круги и опускались, копья пронзали обнаженную плоть, топоры поднимались и падали в брызгах. Над розовыми доспехами взметались окрашенные красным мечи. Нарастающий шум испуганных мулов, слишком поздно поднятая тревога, предсмертные крики, ненужные команды прорезали хрустально-чистое утро; среди воплей и криков он различал имена Иисуса Христа и Иоанна Крестителя, Аллаха и пророка и, как бывает обычно, когда человеку предстоит встретиться с Создателем в состоянии смятения, слово «мама», выкрикнутое на разных языках сыновьями, которым уже не суждено снова увидеть своих матерей.
Тангейзер похлопал Бурака, пуская его в галоп.
Он доехал до костра, рядом с которым лежали багровые дымящиеся останки распоротого часового, и к нему метнулись два уцелевших в общей свалке человека. Завидев белый тюрбан Тангейзера, его темно-зеленый кафтан и золотистого монгольского коня, они бросились к нему в слепой надежде на спасение. С виду они походили на болгар или фракийцев. На них не было шлемов, и они вращали глазами, как безумцы. Оба были едва ли не мальчишки. Но, как бы ему ни хотелось проявить милосердие, он не мог допустить, чтобы позже его узнали при других обстоятельствах и в другом месте. Он убил первого одним ударом, схватив Бурака за уздечку; горячая кровь брызнула на грудь коня, и Тангейзер отступил в сторону. Второго он поразил в голову сзади, поскольку, бросив товарища, тот кинулся бежать, как обреченная дичь. Всадники де Луньи прорвались через лагерь, добрались до семи бронзовых осадных орудий, обстреливавших залив, и теперь неслись обратно по взбитому копытами песку. Тангейзер держал Бурака, стряхивал кровь со все еще мокрого клинка и наблюдал, как кровавая работа рыцарей подходит к концу.
Из семидесяти с лишним бомбардиров и заряжающих большинство лежало на земле — кто-то был мертв, кто-то стонал от тяжких ран. Остальные либо пытались бежать, либо молились Аллаху, либо спешили на зов командира, стоявшего под флагом с алым полумесяцем рядом со своей шафранного цвета палаткой. Но, что бы они ни выбрали, исход для всех был один. Рыцари де Луньи на своих взмыленных конях галопом носились по лагерю, уничтожая мусульман до последнего человека. Их оружие и упряжь были испачканы мозгами и запекшейся кровью. Их храпящие боевые кони сбивали людей, топтали черепа железными подковами, хватали за пальцы и кисти рук крупными квадратными зубами. Командира лагеря и его караул проткнули копьями, словно стадо свиней, и, когда взвился вверх захваченный турецкий штандарт, некоторые рыцари спешились и отправились обшаривать лагерь в поисках трофеев и добивать стонущих раненых.
Тангейзер заставил Бурака пройти через этот бедлам. Он наклонился к его шее и прошептал газель — этот конь был нежен и непривычен к висящей над полем боя вони. Пока они приближались к шафранной палатке, мольбы раненых стихали одна за другой, пока единственным оставшимся звуком не стал победный клич. Рыцари, по мрачному обыкновению, радовались столь стремительному уничтожению врага, их широкие улыбки и полные ликования молитвы были обращены к святым, они грубо шутили и посмеивались то над каким-нибудь обезглавленным телом, то над отсеченной конечностью. Но все это не замедляло работы, которую они продолжали выполнять. Они истребили согнанных в стадо мулов, разбили бочонки с питьевой водой. У кромки воды те, кому выпало уничтожать орудия, с энтузиазмом забивали гвоздями запальные отверстия пушек. Остальные катили бочонки с порохом, стоявшие вокруг в огромном количестве, на мелководье, где вскрывали топорами и высыпали содержимое в соленую воду. Мешки с мукой и фураж, провизия из бочонков и сумок отправились туда же, и в итоге море у берега стало напоминать место кораблекрушения. И все это делалось без помощи огня, хотя сжечь все было бы проще. Однако им еще предстоял долгий путь обратно в Мдину, а их было слишком мало.
Почва в некоторых местах превратилась от крови и внутренностей в настоящее болото, Бурак в отвращении мотал головой, и Тангейзер старательно обходил такие места, отыскивая шевалье де Луньи. Обходя изрубленных и лежащих кучей людей, которые приняли свой последний бой у командирской палатки, Тангейзер заметил на земле длинный мушкет. Запальный фитиль все еще дымился. Сам мушкет был придавлен телом его хозяина. Ствол, отливающий синевой, светился изнутри, а выложенные серебряной проволокой арабески на черном дереве приклада были изготовлены рукой настоящего мастера. Он заметил место в общей свалке и подъехал к де Луньи, сидевшему на коне и отдающему приказы Эскобару де Корро. Де Корро спросил о чем-то — Тангейзер не расслышал вопроса.
— Отправляйтесь в Эль-Борго прямо сейчас, — сказал де Луньи, — и возьмите вот это. — Он передал де Корро захваченный штандарт с полумесяцем. — Это их воодушевит.
Де Луньи повернулся к Тангейзеру и кивнул.
— Хорошо потрудились с утра, капитан Тангейзер, — произнес де Луньи. — Колокол еще не звонил к молитве, а мы уже все завершили, и ни один человек не убит и даже не ранен. Передайте мои поздравления маршалу Копье.
