– Пожалуйста, опишите мне тот случай, когда вас насильно заставили съехать с дороги, – попросил суперинтендант.
Кучер стал сбивчиво рассказывать, а его загорелые руки в это время неутомимо чистили упряжь, мыли ее, терли и полировали. Он ограничился пересказом только главного, точь-в-точь как это сделал сам Гревилл. Возница также запомнил, какие были глаза у человека, правившего другим экипажем.
– По-моему, сумасшедшие, – сказал он, покачивая головой, – вытаращенные.
– Светлые или темные? – уточнил Томас.
– Светлые, как проточная вода. Никогда еще не видел таких глаз, да и лица такого – тоже. И никогда больше не увижу, надо надеяться!
– И вы не видели прежде тех лошадей и не пытались узнать, чьи они?
– Нет, – кучер опустил взгляд на упряжь, – нет, особенно и не пытались. А если бы постарались тогда разузнать – то, может, мистер Гревилл сейчас живой был… Сумасшедшие они, эти ирландцы. Ну, может, и не все такие. Девушка Кэтлин была хорошая, мне нравилась. Очень я жалел, когда она уволилась.
– Кто такая?
Может быть, это было и неважно, однако полицейский посчитал, что должен разузнать все, что касалось Эйнсли и его окружения.
– Кэтлин О’Брайен. Она в горничных здесь служила. Немного похожа на нашу Долл, только черная как ночь, а глаза синие, ирландские.
– Она была из Ирландии?
– Да, точно! А голос такой мягкий, словно масло топленое, и пела просто чудесно.
– И как давно все это было?
– Да с полгода. – Лицо у возницы омрачилось, плечи напряглись.
– А почему она уволилась? – спросил суперинтендант.
Питт не мог не подумать, что у девушки, возможно, были родственники – например, братья – или даже, может быть, возлюбленный из неистовых ирландских националистов.
– Кэтлин ничего плохого не сделала, – сказал кучер, не отрывая глаз от работы, – а если вы думаете, что она в чем виновата, то ошибаетесь.
– Но почему же она ушла? – тихо повторил Томас. – Обиделась на что-нибудь? По какой причине?
– Мне об этом нечего рассуждать, мистер Питт.
– Вы и в Лондон возили мистера Гревилла, не только по окрестностям?
– Да, я много раз ездил в Лондон. Здесь не остается ни одного хорошего экипажа, когда хозяин и хозяйка оба в Лондоне. Конечно, Джон тоже может неплохо править. Еще немного бы ему подучиться…
– Так, значит, это вы возили мистера Гревилла в Лондон?
– Ну да, уже сказано, что я.
– Вы знаете, кто такая миссис Истервуд?
Ответа на этот вопрос не последовало, но слов и не требовалось. За них все сказало колебание слуги и то, как он вдруг согнулся над работой, а пальцы его замерли на кожаной упряжи, а потом снова задвигались, глубоко впиваясь в кожу, да так сильно, что на них побелели суставы.
– Что, таких, как миссис Истервуд, было немало? – тихо добавил суперинтендант.
И опять ответом ему было молчание.
– Я понимаю ваше чувство преданности хозяину, – сказал Питт, – и восхищаюсь им… независимо от того, кому вы преданы, мистеру Гревиллу или его вдове.
Кучер вздрогнул.
– Но он убит, его ударили по голове, и он утонул в ванне, – продолжал Томас. – И пробыл в ней всю ночь, пока Долл не нашла его там. Он был голым, и лицо ушло под воду…
Его собеседник вздернул голову. Глаза у него сощурились и стали сердитыми:
– Вам незачем мне все это рассказывать! Это приличным-то людям и знать не полагается…
– А они и не знают. – Питт приблизился и подал вознице чистую тряпку. – Но я собираюсь узнать, кто это сделал. Виноват в этом не кто-то один неизвестный, потому что человека, который правил лошадьми, со светлыми выпученными глазами, в Эшворд-холле нет. Кстати, и в Лондоне был убит еще один хороший, приличный человек, семейный… Все это дело рук тех же самых людей. Я хочу притянуть их всех к ответу, и сделаю это. И если мне для этого нужно будет знать некоторые грязные подробности о женщинах вроде миссис Истервуд и еще что-либо такое о мистере Гревилле, о чем публике знать не нужно, я узнаю это обязательно.
– Да, сэр, – проворчал кучер.
Ему страшно не хотелось говорить, но выбора не было. Он обеими руками вцепился в упряжь и сгорбился еще больше.
– Так были другие дамы вроде миссис Истервуд? – требовательно спросил полицейский.
– Да, несколько. – Кучер поглядел на Питта и глубоко вздохнул. – Все больше по лондонской дороге, – добавил он. – Но никогда чтобы с женой друга-приятеля. У друзей он ничего не брал. Только с теми, кто желал…
Затем он вдруг осекся.
– А это не считается, – закончил Томас и вдруг вспомнил о письме Мальколма Эндерса.
– Ну, таких, что не считаются, таких не было, мистер Питт, – сказал возница.
– Даже шлюх?
Кучер покраснел.
– Нечего вам женщин шлюхами называть, мистер Питт. Мне все равно, кто вы сами есть, но не желаю я вас слушать, и точка.
– И таких девушек, как Кэтлин О’Брайен? Которые с любым мужчиной могут, только бы получить какую-нибудь выгоду и… – Суперинтендант вдруг остановился, увидев, как яростно вспыхнули глаза слуги – в них даже мелькнула боль. Да, он зашел слишком далеко.
– Извините, – сказал Томас совершенно искренне.
Мысленно он теперь представлял себе всю историю. Одна из десятков вариаций на старую тему. Хорошенькая горничная, хозяин, который привык брать все, что ему заблагорассудится, и не считает слуг такими же людьми, как он сам, умеющими нежно любить, обладающими чувством собственного достоинства и страдающими, если их оскорбляют. Эйнсли, видимо, даже и помыслить об этом был не способен.
– Но она была не такая! – вызверился кучер. – Не можете вы так о ней говорить!
– Я хотел только, чтобы вы все рассказали откровенно и честно, – ответил Питт. – Так что же случилось с Кэтлин?
Его собеседник все еще злился. Томас вспомнил другого такого же конюха, слугу в поместье, где он вырос, молчаливого, преданного, честного до безрассудства, но бесконечно терпеливого с животными и детьми.
– Ее уволили за воровство, – ответил возница ворчливо, – но на самом деле это потому, что она никому не разрешала тронуть ее.
Питт почувствовал облегчение. Он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони.
– И она вернулась в Ирландию? – спросил он.
– Не знаю. Мы отдали ей все, что могли, – я, кухарка и мистер Уилер.
– Это хорошо. Но вы все еще уважаете мистера Гревилла?
– Нет, сэр, но я уважаю хозяйку. И не хотел, чтобы она обо всем этом знала. Есть такие леди, что знают все про мужей и живут спокойно. А есть такие, что не могут так-то. И я вот думаю, что она не смогла бы. Нет в ней ничего такого жесткого, как некоторые говорят, практичного… Вы ведь не скажете ей, нет?
