– И вы все это видели? – как будто удивился Финн.
– Только не в Блумсбери, – заверила его Грейси. – В Клеркенуэлле, где я жила, пока не попала к миссис Питт.
– Да, бедность и нищета есть во многих местах, – уступил ее собеседник. – Но самое страшное – это несправедливость.
Горничная едва не заспорила с ним. Ее саму многое приводило в ярость, заставляло печалиться и ощущать беспомощность. Но ей не хотелось не соглашаться с Финном Хеннесси. Она бы с такой радостью делила с ним все, что важно в этой жизни: вместе с ним любовалась цветами, вдыхала запах влажной зелени и беседовала о разных хороших вещах, и о дне завтрашнем, но не вчерашнем…
– Какие цветы вы выбрали? – спросил молодой человек.
– Не знаю. Я еще не решила. А как вы думаете?
Девушка повернулась и в первый раз подняла на него глаза. Финн был красив – волосы мягкие и черные, как ночь, и темные глаза, которые то смеялись, то словно всю ее обволакивали. Она почувствовала, что немного задыхается от волнения.
– А как насчет вот этих больших мохнатых хризантем? – спросил ирландец, не трогаясь, однако, с места.
Надо было подумать, подойдут ли эти цветы для комнаты Питтов, но в голове у Грейси стоял сумбур. Она помнила только о том, что цветы нужны и что лучше бы взять не пестрые, а однотонные.
– Я возьму вот те белые, большие, – ответила служанка, хотя совсем не была уверена, что сделала правильный выбор. – Они только распускаются и такие красивые, а за красными слишком далеко идти.
– А может, вон те, золотисто-коричневые? – предложил Хеннесси.
– Но этот цвет не ко всему пойдет. Нет, возьму белые.
– Я сорву их. – Юноша обошел ее кругом и стал выбирать лучшие хризантемы.
– Смешно, что у нас здесь и Падрэг Дойл, и Карсон О’Дэй, – сказал он, с улыбкой срывая первый цветок.
– Да? Но разве они не подходящие люди для того, что сейчас идет?
– Да, конечно, если вообще существуют на свете такие «подходящие». Ведь все это бывало уже много раз, вам известно?
– Да? И вы хотите сказать, что ничего из этого не выходило?
Финн сорвал еще цветок, вобрал в себя, вдыхая, его аромат и протянул его Грейси. Она взяла и поднесла к лицу влажные лепестки. Запах был божественный.
– Нет, так ничего и не получилось, – сказал молодой человек очень тихо, почти шепотом. – Знаете, жили на свете двое влюбленных: Нисса Дойл, молодая девушка-католичка, лет девятнадцать ей было, как вам сейчас…
Грейси не спешила поправлять его и признаваться, что ей уже целых двадцать.
– Она всегда смеялась и была полна надежд, – продолжал Финн, словно забыв о сорванном цветке. – Случайно она познакомилась с Дристаном О’Дэем. И лучше бы этого не случилось. Он был протестантом, беспощадным и яростным, как северный ветер в январе, и вся его семья была такой, беспощадной, как лезвие ножа.
Он рассмеялся, но веселья в его смехе не чувствовалось.
– Для них папа римский был наместником дьявола на земле, а все церковные обряды – порочны, как сам грех, – продолжал он. – Но Нисса и Дристан встретились и полюбили друг друга по всем древним законам: они одинаково видели красоту и волшебство мира и ласку в небесах, и любили петь старые песни, и танцевать до упаду.
Юноша оперся о дверной косяк, внимательно глядя на Грейси, не отрывая взгляда от ее глаз. Она знала, что сейчас он делится с ней своими самыми дорогими и сокровенными верованиями и мыслями.
– Они тоже надеялись, что установится мир и они найдут хорошую, достойную работу, – говорил Финн. – У них будет маленький домик, они станут воспитывать детей – в общем, мечтали о том же, о чем могли бы мечтать и вы, и я. О долгих вечерах вместе, когда окончены труды и когда есть время поговорить, да и просто посидеть молча, зная, что любимый человек рядом…
Хеннесси подал девушке цветок и стал выбирать следующий.
– И что случилось? – спросила его собеседница.
– Когда было уже слишком поздно, они узнали, что находятся в противоположных станах. Но тогда это уже ничего для них не значило, – хотя значило, и очень много, для всех остальных.
– Для их семей? – спросила Грейси со страхом. – Но как они могли помешать? Никто не может заставить разлюбить. Это ее отец вмешался?
– Нет.
Теперь юноша смотрел на нее в упор:
– До этого не дошло. Об этом узнали англичане. Мы почти уже заключили друг с другом договор, но им хотелось, чтобы мы, ирландцы, никогда не помирились бы между собой. Они хотели нас разделить. Разделить – и властвовать.
Лицо его исказила болезненная гримаса, а голос упал до хриплого шепота:
– И они использовали их обоих для своей выгоды.
– Как так? – прошептала мисс Фиппс.
– Все сделал один английский военный. Его звали Александр Чиннери. Он был офицером, лейтенантом одного из англо-ирландских полков. Он притворился другом Дристана О’Дэя.
Теперь молодое лицо Финна было полно такой боли и ненависти, что он стал совсем не похож на себя, и Грейси почти испугалась.
– Вот в этом все его двуличие и сказалось, – хрипло пояснил он. – Он мог свободно доставлять Ниссе письма О’Дэя. Никто ничего не подозревал. И он пообещал им помочь бежать и достать лодку. Это случилось летом, а Дристан был хорошим моряком. Он мог бы доплыть на лодке до острова Мэн: они решили бежать туда.
Грейси не сводила взгляда с лица ирландца. Она не слышала, как ветер швыряет листья о стекла оранжереи, и даже не видела, как эти листья кружатся в воздухе.
– И что потом? – прошептала она.
– Нисса была красивой девушкой, – сказал Хеннесси тихо, – как миссис Гревилл, как теплый луч солнца осенью.
Глаза его наполнились слезами:
– Чиннери встретил ее, как условились. Понимаешь, она ему поверила. И пошла с ним туда, где они должны были встретиться с Дристаном. А одна она не могла пойти, потому что было слишком опасно.
Последнее слово он словно выплюнул, будто оно жгло ему язык, и повторил:
– Одной ей идти ночью было опасно.
Мисс Фиппс ждала, пока Финн овладеет собой, чтобы продолжать:
– Он отвел ее к скале, на берег, где должна была, по его словам, ожидать лодка. Дул сильный морской ветер… – Он снова на некоторое время замолчал, а потом надтреснутым голосом закончил: – Там он изнасиловал ее и убил.
Грейси показалось, что ее ударили.
– И отрезал ее прекрасные волосы, – добавил Финн, глядя не отрываясь на девушку, как будто оранжереи с ее стеклами, отражающими свет, рядов с цветами в горшках, ярких красок и ветра снаружи – всего этого для него не существовало. – И там, на берегу, он ее и оставил. Там и нашли ее родные, – завершил он свое повествование.
