— Auspicia sunt fausta
[10]
, — горько улыбнувшись, хриплым со сна голосом продекламировала метательница. — Хотя… Стекло-то при чём?
В этот миг в дверь тихо стукнули. «О, только б не он!»
— Ваше… величество! — раздался за дверью сбивающийся мальчишеский голос. — У меня… Извините… Поручение!
Адония выпрыгнула из постели, полминутки прохлопотала у зеркала. С натугой вынула из скоб брус, отнесла в угол. Толкнула дверь. За ней оказался тот самый подросток, которого она видела на фехтовальном дворе.
— Величество? — не без иронии поинтересовалась Адония.
— Пёс ничейный, — торопливо проговорил мальчишка. — Забыл, как правильно-то обращаться. У нас тут дам не было никогда…
— Да ладно. Неплохо ведь обратился. От кого поручение?
— От учителя, мастера Глюзия. Он велел передать, что уезжает и неизвестно когда вернётся. Так что занятия откладываются. Пока.
— Уезжает или уже уехал?
— Уехал. Раненько утром все и двинулись.
— Кто — все?!
— Ну, и мастер Глюзий, и мастер Филипп, и мастер Регент… Патер срочно распорядился.
Адония, всплеснув руками, шагнула, обхватила шею мальчишки и звонко чмокнула его в щёку, словно перед ней был не полузнакомый подросток, а оставшаяся в пансионе Фиона.
— Молодец! Хорошо выполнил поручение. Ты ел уже? Пойдём позавтракаем. Накрой там маленький столик, а я умоюсь и прибегу. Ну, что стоишь, глазки выпучил? Иди давай. Пёс ничейный.
Мальчишка, дробно прохлопав себя ладонями по плечам и коленям, подпрыгнул, развернувшись на месте и качающимся, дурашливым шагом ушёл.
— Надо стараться! — назидательно заявила Адония кошке, вернувшись в залу и стягивая с себя одежду. — Надо заниматься старательно, каждый день, и делать успехи. Вот как в пансионе — я ведь первой была по латыни!
Пёстрая кошка сидела в центре разбросанной постели, охватив передние лапки кольцом пушистого хвоста, согласно жмурила жёлтые глазки. Адония босиком прошлёпала в мыльню, напустила в выложенную рыжим мрамором раку остывшей за ночь воды, налила туда мыла из накрытого плотной крышкой горшочка, влезла, ойкнув от схватившей её озорной, липкой прохлады, принялась самозабвенно плескаться.
— Да! — продолжила она разговор с собой. — Я ведь, кажется, весьма способная девочка. Стану делать успехи — и патер будет доволен.
И, уже выбравшись из рыжей купели и растираясь докрасна жестковатым, груботканным куском купельного полотна, с горечью в голосе добавила:
— Ну почему ты оказался такой свиньёй, милый, милый Цынногвер!
Бодрая, свежая, полная задора и жизни, прибежала она в монастырскую столовую-кухню. Мальчишка уже загрузил стол приборами. Сидел, ждал. Увидев Адонию, он торопливо выбрался из-за стола и поклонился. И так же привстал из-за своего стола и поклонился девочке какой-то незнакомый пожилой человек в смешном, с кружевами на рукавах, одеянии.
— Что-нибудь уже принесли? — с румянцем во всё лицо, с озорным блеском в синих глазах проговорила-пропела Адония, панибратски хлопая по плечу, приглашая обходиться без церемоний, смутившегося мальчишку.
— Только зелень и хлеб, — ответил тот, принуждённо улыбаясь и устраиваясь на скамье. — Повар ничего и не предлагал, ждал вашего… — маленькая неловкая пауза, — Ваше величество… распоряжения.
— Значит, так, — подняла Адония лицо к подошедшему повару. — Специально ничего готовить не надо. Дайте чего — нибудь, что с утра приготовили. Да, и ещё приготовьте миску с едой для моей кошки, на целый день, я буду, кажется, до вечера занята, и ещё пива.
Поклонившись, высветлив лицо доброй улыбкой, повар вернулся к плите.
— Мастер Глюзий говорил, — понизив голос, доверительно сообщил Адонии её сотрапезник, — что фехтовальщик не должен пить пива. Оно, конечно, вкусно, но оно и коварно. От него делается большим живот и появляется неуклюжесть в движениях.
Адония, отправив сосредоточенный взгляд в его лицо, в следующий миг повернулась в сторону плиты и громко произнесла:
— Пива — не надо!
Завершив завтрак, Адония промокнула рот салфеткой: «Кажется, из того же полотна, что и моё полотенце!» Спросила:
— Кто, кроме Глюзия, имеется здесь из приличных фехтовальщиков? Я бы хотела заниматься, не пропуская ни одного дня.
Вдруг в её поле зрения, сбоку, объявился тот самый, в смешном одеянии господин, который глубоко поклонился и произнёс с отчётливо неанглийскими интонациями:
— Позвольте просить прощений за безпокойственность и иметь удовольствие представляться, Ваше великанство!
Адония в растерянности выбралась из-за стола, также отдавая поклон.
— Мой имя — мэтр фон Штоке. Я есть нанят преподобный гроссмейстер Люпус для ваш обучений математик, географий, алхимий, а также посольский этикетус, а также разговариват и читат на языках испанский, немецкий, французский, а также латин.
— Вот это да! — восхищённо прошептала Адония.
— Долшен отметит, — добавил, снова глубоко кланяясь, мэтр фон Штокc, — что преподобный гроссмейстер Люпус платит мне замечательный деньги, так что я всегда буду требоват от занятий с вами долгий время и множество польза. Когда вам угодно будет начинат?
Прямо сейчас! — прижала развёрнутую ладошку к груди опьянённая счастьем Адония и добавила: — Aurora musis arnica!
[11]
— Манифик, фройляйн! — раскинув руки наподобие крыл, вскричал заморский учитель. — Латин, как мне видит, у нас уже есть!
— Есть, уважаемый мэтр, — зардевшись, подтвердила Адония. — И позвольте в эту минуту попросить вас называть меня как-нибудь скромно, а не «фройляйн» и, уж конечно, не «ваше великанство».
— Это можно, — кивнул учитель и, немного задумавшись, предложил: — Тогда будем вас именовать «студиора».
— Что это значит?
— Но-о! Вы же хорошо знает латин! Что мы понимаем, когда говорим «studens»?
— Стараться!
— Именно так! Именно так называет всякий молодой человек, кто имеет обучение в университет любой стран. Студенс! Стараться! Но, поскольку вы — хотя и облачён в мужской обмундирований — фройляйн, а не молодой человек, я стану иметь удовольствий называет вас «майне студиора».
— Манифик, майне мэтр.
— А меня зовут «Маленький» — вдруг подал голос забытый, и, по-видимому, слегка уязвлённый этим мальчишка.
— Гут морген! — поклонился и ему безупречно вежливый Штокс. — Но, кажется, вы не есть тоже мой ученик?
