Вот и Акимову досталась настоящая скво — «двояковыпуклая», как выразился Шурик.
Признаться, Витиных друзей радовало его увлечение — в кои веки у хронофизика личная жизнь складываться начала.
А то ведь никакого просвета! Из студентов в аспирантуру, потом в младшие научные сотрудники.
Кандидатскую защитил, завлабом стал, а девушки? А девушки — потом…
Ну вот и выправилась линия жизни у человека.
— Диего! — крикнул Сухов. — Это самое… Грот долой! А то наши до вечера догонять будут…
— Да, капитан!
Среди матросов, кинувшихся исполнять капитанский приказ, выделялись своими габаритами двое — белый Малыш Роже, развесёлый парижанин, а в абордажном бою — лютая убойная сила, и чернокожий Шанго, суровый гигант, самый настоящий африканский принц — отпрыск негритянского короля.
Олеговы губы дрогнули в иронической улыбочке — только Пончику кажется, будто все эти люди с глазами убийц, сорвиголовы-головорезы, подчиняются ему легко и просто, как трусоватые новобранцы опытному вояке. Ничего подобного.
Просто Шурка, немного наивный, далёкий от армейщины интеллигент, не замечал тайной, подспудной войны за души этих пиратов, которую вёл Сухов, пока не обуздал вольницу.
Вон, неумелый, но хваткий, вцепился за шкот
[15]
Жерар Туссен де Вилье, барон де Сен-Клер. Этот мелкопоместный слушает его приказы, воспринимая Олега как командора.
Даже де Жюссаку, неисправимому дуэлянту, ведома дисциплина.
А как быть с Пьером Длинным, с Ксавье Горбуном, с Чаком Железная Рука?
Народец сей — бунтари по натуре, их не приручишь, пока сами не проникнутся к тебе уважением, не уразумеют, что они — простые волки в стае, а ты — вожак.
И если капитан сказал: «Сделай это!» — то ты хоть в лепёшку расшибись, но сделай. Иначе тебе так худо придётся, что лучше даже не представлять…
Уменьшив парусность, «Феникс» утишил разбег.
Волны, бившиеся о форштевень, уже не расходились пышными «усами» бурунов.
— Так держать, — сказал командор.
Глава 2, в которой Олег гуляет по Бродвею
Ночь решили переждать на мысе Канаверал. Его ещё называли мысом Течений — на здешние берега частенько выносило обломки кораблей, потерпевших крушение, или моряков, спасавших свои души.
Корабли бросили якоря в устье Банановой реки, а их команды с удовольствием покинули палубы ради тверди, неколебимой волнами.
Сам мыс «Зарослей сахарного тростника»
[16]
выдавался в океан как выступ небольшой низменности.
Банановая река отделяла его от другого острова, позже названного Меррит, а ещё дальше протекала Индейская река — узкий пролив вдоль матёрого берега.
Плоский и заболоченный, Канаверал навевал степное уныние.
Ровная степь или бескрайние торфяные болота неизбежно умаляют человека, не прикрывая холмами или перелесками громадность окружающего мира.
Если перед вами распахивается необъятный простор, то он навевает мысли о ничтожности людского бытия, о мимолётности жизни, а стало быть, и о тщете всего сущего.
Правда, незаметно было, что корсары поддавались первобытной тоске, — весело гогоча, они запаливали костры и грели в котлах воду.
Шекер-ага только команды раздавал — окорок сюда, крупу туда, посолить, поперчить, диким лучком сдобрить…
— Нолан! Дровишек подкинь!
— Ты куда?
— Сейчас сушняку наломаю!
— Да вон плавнику набери.
— И то верно…
— Моя собирать травка…
— Что за травка?
— Дикий лук.
— Кидай!
— Мясо куском. И туда вон добавь!
— Запах-то какой, мать моя…
Знатный выйдет ужин!
Сухов пристроился у бревна, выброшенного бурей на берег. Бода с песком обкорнала ствол, обкатала и выбелила.
Подошёл Быков, молча показал бутылку с вином: будешь?
Олег помотал головой. Яр отпил и устроился рядом.
Третьим приблизился Виктор, выглядевший умиротворённо, как хозяйский кот, без спросу отведавший сметанки.
— Исполнил ли ты свой долг? — строго спросил его Быков.
— Какой? — насторожился Акимов.
— Как это — какой? Супружеский, естес-сно!
— Да ну тебя! — отмахнулся учёный, заметно бурея.
Ярослав рассмеялся. Приложившись к бутылке, отпил
изрядно, вытер губы обратной стороной ладони и сделал широкий жест рукою, сжимавшей заветный сосуд:
— Мы тут с батей как-то проплывали, когда в Майами шли на яхте. Четыре дня ждали, когда шаттл стартует, — то дождь янкесам мешал, то ветер. Но посмотрели всё-таки, как эта «Коламбиа» вверх поднимается. Или то «Эндевор» был? Не помню уже. Вот где грому! А дымище! Скромный такой вулканчик получился.
— Ерунда все эти «Эндеворы» с «Коламбиями», — небрежно отмахнулся Виктор. — Старт всегда впечатляет, конечно же, но когда взлетает наш «Протон» или «Союз»… Шикарно! Я там служил, на Байконуре.
— Так ты у нас ещё и ракетчик?
— Ага!
— Завидую, — вздохнул Быков и отхлебнул, «заливая горе».
— Нашёл чему! Я-то ракетчик без ракеты, а ты яхтсмен с яхтой. Есть разница, олигаршонок ты наш?
— Есть маленько… Хо-хо!
— Вот они где! — послышался голос четвёртого «попаданца», и Шурик оседлал бревно. — Пр-рывет, командор!
— Здорово…
— Жить, как говорится, хорошо! — выразился Пончев.
— А хорошо жить ещё лучше, — подхватил Быков. — Весьма свежая мысль.
— В исполнении Вицина с Никулиным, конечно же, — вставил Виктор, — она звучит как-то более… хм… более жизнеутверждающе, что ли.
— Не придирайся, — миролюбиво сказал Пончик. — Как здоровье супруги?
— Не жаловалась, — буркнул Акимов, подозрительно посматривая на Александра, известного своим коварством.
Пончев кивнул и спросил с совершенно невинным выражением:
— А когда мы, наконец, соберёмся туда, ты её здесь оставишь?
Лицо у Виктора дрогнуло.
— Нет, — резко ответил он, — мы, конечно же, уйдём вместе!
Олег почувствовал прилив раздражения.
Почему он всегда должен сохранять баланс отношений в кругу друзей? То миришь их, то наказываешь, на путь истинный наставляешь… А оно ему надо?
