Начал он с экономки миссис Уиллис. Адвокат был с нею безукоризненно вежлив, выяснил, какую позицию в доме она занимает, подчеркнул, что миссис Уиллис не только ведет хозяйство, но и отвечает за нравственный облик прислуги.
Разрешено ли им заводить романы?
Миссис Уиллис приняла такое предположение в штыки. Конечно же, нет. Поступая в дом, девушка должна выкинуть подобные мысли из головы. Если она будет вести себя распущенно, ее тут же уволят без рекомендаций. А какая судьба ожидает таких людей, напоминать не надо.
А если выяснится, что девушка ждет ребенка?
Ее немедленно уволят. А как же еще?
Конечно. А сама миссис Уиллис относится к своим обязанностям достаточно серьезно?
Естественно. Она ведь христианка.
Не жаловалась ли ей какая-нибудь девушка, что к ней кто-то пристает? Ну, хотя бы тот же Персиваль?
Нет, никто не жаловался. Просто Персиваль много о себе воображал и распускал хвост, как павлин; миссис Уиллис видела его обувь и одежду и не могла понять, откуда он берет столько денег.
Рэтбоун вернул разговор в прежнее русло: так жаловался ли кто-нибудь на Персиваля?
Нет, никто. Он, конечно, умел пустить пыль в глаза, но, в сущности, был безобиден. Да и большинство девушек знали ему цену.
О’Хара не слишком донимал свидетельницу. Он лишь заметил, что коль скоро Октавия Хэслетт не являлась подчиненной миссис Уиллис, то, стало быть, эти показания вряд ли существенны.
Тут же снова поднялся Рэтбоун и возразил, что характер и наклонности Персиваля выяснялись здесь именно на основании показаний служанок и горничных.
Судья прекратил полемику, указав, что выводы будут делать присяжные.
Рэтбоун вызвал Киприана, но не стал его спрашивать об отношениях сестры и Персиваля. Вместо этого он уточнил, верно ли, что спальня Киприана располагалась по соседству со спальней Октавии. После чего спросил, не слышал ли Киприан криков или звуков борьбы в ночь убийства.
– Нет, я ничего не слышал. Будь по-другому, я бы пошел посмотреть, в чем там дело.
– Вы обычно крепко спите? – спросил Рэтбоун.
– Нет.
– Вы много выпили вина в тот вечер?
– Нет, очень мало. – Киприан нахмурился. – Я не совсем улавливаю смысла ваших вопросов, сэр. Моя сестра, вне всякого сомнения, была убита в соседней комнате. То, что я не услышал звуков борьбы, кажется мне несущественным. Персиваль был гораздо сильнее, чем она… – Он побледнел и едва справился с волнением. – Мне кажется, его приход просто ошеломил ее…
– И она даже не вскрикнула? – Рэтбоун выразил удивление.
– По всей видимости, нет.
– Но мистер О’Хара убеждал нас, что миссис Хэслетт захватила с собой кухонный нож с целью защитить себя от домогательств лакея, – рассудительно сказал Рэтбоун. – И, войдя в спальню, он вряд ли застал миссис Хэслетт спящей. Тело ее было найдено лежащим поперек кровати, о чем нам здесь свидетельствовал мистер Монк. Она, несомненно, встала, надела пеньюар, достала кухонный нож, а затем произошла отчаянная борьба… – Он покачал головой и слегка пожал плечами. – Уверен, что сначала она должна была пригрозить ему. Он попытался отнять у нее нож… – Рэтбоун воздел руки, – и во время схватки нанес ей смертельный удар. И при этом ни единого крика! Ни единого звука! Все происходит в полном молчании! Вы не находите это странным, мистер Мюидор?
Присяжные заерзали, леди Беатрис судорожно вздохнула.
– Да, – с нарастающим удивлением согласился Киприан. – Да, я нахожу это очень странным. Мне это даже кажется неестественным. Я не понимаю, почему она не закричала.
– Я тоже, мистер Мюидор, – кивнул Рэтбоун. – Хотя уверен, что это была бы куда более действенная защита и куда менее опасная. Звать на помощь гораздо естественнее для женщины, чем пускать в ход кухонный нож.
Поднялся О’Хара.
– Тем не менее, мистер Мюидор, господа присяжные, факт остается фактом: она взяла с собой нож и была им зарезана. Мы не знаем, возможно, ссора между ними велась в ту ночь яростным шепотом. Но мы знаем, что Октавия Хэслетт была зарезана и что окровавленный нож и одежда, залитая ее кровью, были найдены в комнате Персиваля. Какие же еще свидетельства нам нужны?
Публика одобрительно зашумела. Присяжные покивали. Рядом с Эстер тихо застонала леди Беатрис.
Вызванный в качестве свидетеля Септимус поведал о том, как он встретился с Октавией в день ее смерти и как она рассказала ему, что узнала нечто ужасное, но желает убедиться во всем до конца. Под давлением О’Хары он вынужден был признать, что их разговора никто не слышал и что сам он о нем никому потом не рассказывал. Из этого О’Хара с победным видом заключил, что нет никаких причин считать показание Септимуса относящимся к делу. Последний растерялся. Под конец он лишь заметил, что независимо от того, молчал он или нет, сама Октавия вполне могла довериться кому-то еще.
Но было слишком поздно. Мнение у присяжных уже сложилось, и напрасно Рэтбоун пытался переубедить их в своей заключительной речи. Совещание было на редкость коротким. Присяжные вернулись бледные и смотрели куда угодно, только не на Персиваля. Подсудимого признали виновным. Смягчающих обстоятельств присяжные не нашли.
Судья надел свою черную шапочку и произнес приговор. Персиваля надлежало посадить обратно в камеру, а в течение трех недель вывести в тюремный двор и там предать смерти через повешение. Упокой, Господи, его душу!
Глава 10
– Извините, – мягко сказал Рэтбоун, устремив на Эстер пристальный взгляд. – Я сделал все, что мог, но страсти слишком уж накалились и не было никого другого на роль обвиняемого.
– Может, Келлард? – без всякой надежды предположила она. – Пусть даже Октавия действительно защищалась, но ведь не обязательно от Персиваля. Будь это Майлз, история имела бы хоть какой-то смысл. Октавия понимала, что кричать бесполезно – Майлз объяснил бы после явившемуся на крик, что сам прибежал чуть раньше. Персиваль бы так легко не отвертелся. Да и потом, Октавия могла просто пригрозить лакею увольнением. А с Майлзом она ничего не могла поделать. Да еще, наверное, щадя чувства сестры, не стала бы рассказывать о его поведении Араминте.
– Я знаю.
Рэтбоун стоял рядом с ней у камина. Дело происходило в его адвокатской конторе. После такого сокрушительного поражения Эстер чувствовала себя подавленной и очень ранимой. Может быть, она все-таки ошиблась и Персиваль действительно виновен? В это верили все, за исключением Монка. Однако многое в этом деле казалось бессмысленным.
– Эстер!
– Прошу прощения, – извинилась она. – Я просто задумалась.
– Я не мог выдвинуть обвинение против Майлза.
– Почему?
Он ответил слабой улыбкой.
– А каких свидетелей, моя дорогая, я бы вызвал, чтобы подтвердить его поползновения относительно собственной невестки? Кто из семейства согласился бы это удостоверить? Араминта? Она прекрасно понимает, что в этом случае станет посмешищем для всего Лондона. Одно дело, когда об измене мужа ходят досужие толки, и совсем другое, когда об этом вслух заявляет его жена. Насколько я знаю Араминту, она бы ни за что на это не пошла.
